Проза

АНДРЕЙ ШИНГАРЕВ: СМЫСЛ ЖИЗНИ

Предисловие

...В августе 1954 года с женой и маленьким сыном я оказался в селе Грачевке, тогда бывшем районным центром. От других сел Гра­чевка отличалась только двухэтажным особняком, где размещалась местная власть, да достраивавшимся Домом культуры, открытие ко­торого намечалось к празднику Великого Октября. Меня поразили могучие лиственницы, настоящие красавицы с зеленой густой и пышной кроной, обитательницы северных широт, видно чудом по­павшие в черноземное подстепье. От старожилов я узнал, что их привез, посадил и выпестовал врач Шингарев, у которого здесь в центре села был небольшой участок земли, с садом, плотиной на реке Байгоре и мельницей.
Судьба врача Шингарева меня заинтересовала. Я нашел людей, ко­торые прекрасно его помнили. Один из них, Петр Иванович Черных, немногословный старик, но с феноменальной памятью, с восхищением вспоминал о том, как летом сад Шингаревых превращался в больницу под открытым небом, куда со всей округи съезжались страждущие боль­ные, которых бесплатно лечил и кормил доктор Андрей Иванович Шингарев. Он не только лечил, но и делал сложные операции, спасая людей от смерти. Помогала ему сестра милосердия Аграфена Поряди­на. Всем хозяйством управлял глухонемой Семен Андреевич Шингарев, дядя доктора. Он пользовался известностью народного знахаря, насто­ящего травника, лечившего крестьян сборами лекарственных трав.
О сердобольном Шигареве я написал заметку «Деревенский док­тор», опубликовав её в газете "Социалистическое земледелие» (с 1960 года «Сельская жизнь»). В ней я умышленно не упомянул, что это тот самый кадет Шингарев, страдалец за крестьян, яркая личность, боль­шой политический деятель начала XX века, зная, что по этой причине ее могут не напечать.      
К моему счастью ее напечатали, чему обрадовались все, кто знал Шингарева.
Но заметка вызвала недовольство у районного начальства. Аргумент этих людей: Шингарев кадет - враг советской власти и враг народа. Нечего его вспоминать. Этот аргумент был убедителен тем, что про­шел всего год со дня смерти отца народов Сталина. Он еще был знаменем партийной номенклатуры, спекулировавшей его именем, вы­искивающей врагов народа среди инакомыслящих.
Судьба Шингарева продолжала меня волновать. С удостоверением корреспондента редакции областной газеты «Ленинское знамя», а за­тем Воронежского радио и телевидения, я занимался подготовкой материалов о жизни сельской глубинки. Но всегда искал при этом следы Шингарева.
Верхняя Матренка, Новая деревня, Пашково, Боровое, Куликово, Двуречки, Эртелевка, Новоживотинное, Карамышево — вот неполный перечень тех мест, где я пытался услышать имя Шингарева. В разные годы в газетах, на радио и телевидении появлялись мои информации о Шингареве «Под открытым небом», «Забытый редактор «Воронеж­ского слова», «Визит к доктору» и другие. Они проходили, минуя рогатки цензуры, благодаря помощи замечательных людей и талант­ливых журналистов Николая Переведенцева, Бориса Батуева, Генна­дия Луткова, Константина Гусева.
Мучительно долго я шёл к созданию портрета Андрея Ивановича Шингарева, народолюбца и честного человека, душой и сердцем горя­чо любимой им России, трагически погибшем от рук тех, кому он постоянно делал добро.
По крупицам собирал материалы, во многом спорные и противо­речивые из-за давности лет. Человеческая память коротка: люди, знав­шие Шингарева, встречавшиеся с ним, лечившиеся у него, вполне естественно ошибались в даталях, оценке событий, но ярко донесли зримый образ благородного и честного человека, настоящего доктора не только людских тел, но и души.

В отрогах детства

Над хутором веки январские снегопады. Розоватый чад летит над сосняками к Боровому, утопающем в сугробах со своими избами, куда шестилетний Андрюша любит ходить к глухонемому брату отца, дяде Семену, живущему в самом центре села в приземистой избенке с ма­ленькими окошками. Семён живёт бобылем. В погожие дни он соби­рает деревенских ребятишек,  ведёт их в лес и учит читать следы зве­рей, а летом собирает с Андрюшей живицу, смолу с сосен. Ходят они вдвоем по лесу, ищут березовый гриб чагу, на просеках набирают це­лебные травы. Семен их сушит в сарае, готовит сборы и лечит ими боровских крестьян.
Андрюша смотрит в окно. Сквозь снежную круговерть нет-нет, да и проглянет солнце. Скоро должен приехать из Липецка отец, Иван Андреевич. В Липецке у них дедовский дом, который роди­тели намерялись продать. Стоять у окна и глядеть на утихающую метель ему надоедает. Он подходит к матери Зинаиде Никаноровне. Она занята вязанием и просит его не мешать ей. Мать смотрит на кислое лицо сына, улыбается, откладывает вязание в сторону, усаживает Андрюшу рядом с собой и начинает рассказывать пове­ствование о некогда богатом, а теперь окончательно разорившемся дворянском роде Веневитиновых. И еще рассказывает она ему об их предке, поэте Дмитрии Веневитинове, который прожил так мало и умер в возрасте 22 лет.
Голос матери напевный, такой нежный, вызывает у Андрюши жа­лость к поэту, тем более, что он их родственник.
— Буду доктором, как дядя Семен. У меня много трав и живицы.
Зинаида Никаноровна прижимает сына к себе, долго молчит, а затем тихо читает, закрыв глаза, стихотворение Дмитрия Веневитинова «Моя молитва», произносит каждое слово четко и немного на распев. Оно заставляет Андрюшу забыть скучные зимние дни с частыми метелями и сменяющимися трескучими морозами. Он давно запомнил стихот­ворение предка, начинавшееся так:

Души невидимый хранитель,
Услышь моление мое!
Благослови мою обитель
И стражем стань у врат ее...
Не отдавай души моей
На жертву суетным желаньям,
Но воспитай спокойно в ней
Огонь возвышенных страстей.

Эти строки навсегда врежутся в память Андрюши Шингарева. Они разожгут в нем «огонь возвышенных страстей». Много лет спустя, возвращая к жизни учительницу из деревни Егоровки Клавдию Васи­льевну Щеглову, с откровением скажет ей:
—  Может быть, в какой-то мере странно, но меня почему-то под­талкивало делать добро стихотворение поэта Дмитрия Веневитинова «Моя молитва». Мне его напевала покойная мать. Да, да, напевала, а не читала. Я и сейчас слышу ее голос, вижу ее лицо. Детство, каким бы оно ни было, всегда нас облагораживает. Воспоминания о нем будоражат, не дают покоя, пробуждают в нас совесть.
А пока они, Зинаида Никаноровна и Андрюша, сидят и молчат. Вечером улеглась метель. Небо просветлело, предвещая сильный мо­роз. Надвигается ночь. А они все сидят в тревожном ожидании. Еще вчера должен был приехать Иван Андреевич. А его все нет. Тревога матери передается сыну. Он боязливо спрашивает:
—      Мама, а папа не замерзнет?
—      Господь с тобой, Андрюша! испуганно вскрикивает мать, — С чего ты взял, что отец замерзнет? Живые люди не замерзают. Не при­думывай разные глупости.
Последние слова матери звучат раздраженно. Она отстраняется от сына, уходил тихо к окну. В ярком лунном свете он видит ее черный силуэт в оконной раме. Сам не знаю почему, но Андрюша еще долго будет видеть этот силуэт. Может от того, что в том году им жи­лось очень тяжело.
Бывший липецкий мещанин Иван Андреевич Шингарев, став во­ронежским торговцем, два раза разорялся, причиной тому были недо­роды хлеба. Крестьяне голодали и жалостливый Иван Андреевич от­давал им рожь и пшеницу за бесценок или в долг, с заверением полу­чить зерно после нового урожая.
Шингаревы провели бессонную ночь, и только к утру сомкнули глаза. Проспали они недолго  разбудил их прибывший Иван Андрее­вич. Он вошел и упал на колени со слезами.
— Все кончено, мы погибли!
Несмотря на мягкость характера, Зинаида Никаноровна обладала сильной волей и неимоверной собранностью не поддаваться любым осложнениям в жизни считая, что из любого, даже кажущегося без­выходным, положения есть выход. Она, не подавая вида, что находит­ся на грани нервного срыва, подошла к мужу, спокойно и твердо ска­зала:
—  Вставай, Ваня. Расскажи, что произошло?
Голос жены успокаивающе подействовал на Ивана Андреевича. Он, сбиваясь, поведал о том, что удачно продал отцовский дом в Липецке, но дорогой его обобрали. Он не заметил, что грабители ехали за ним от самого Липецка. Нагнали его уже недалеко от дома. Напали, забра­ли лошадь с санками, посчитав торговца мертвым, сбросили в сугроб, где он пролежал долго. Замерз очень, с муками добрался до дома.
Надежда Шингаревых на деньги от продажи дома кончилась кра­хом. Иван Андреевич тяжело заболел. Семья оказалась в бедственном положении. И тут на помощь им пришел Семён Андреевич. Он обо­шел всех односельчан Борового, кому в чем-либо содействовал или лечил. Крестьяне, узнав о горе, постигшем Шингаревых, живо отклик­нулись. Тем более, что многие из них были должниками Ивана Анд­реевича. Помогли, чем могли.
Зинаида Никаноровна не отходила от мужа, помогая во всем Семё­ну Андреевичу в лечении больного. Он поправился, немного окреп. И тогда она поехала по своим родственникам. И тут ей сопутствовала удача. В Острогожском уезде продали принадлежавший ей клочок земли, который она берегла на «черный» день. И этот день для них настал. А еще берегла она его для того, чтобы на вырученные деньги дать Андрюше образование, чтобы он, получив профессию, мог жить безбедно, не так, как они, его родители.
Наблюдая за медленно поправляющимся отцом, Андрюша часто повторял, что будет доктором и будет лечить родителей. Детская мечта его не скоро станет реальностью. Он не сразу пришел к решению стать доктором. И даже став им, увы, как ни больно, лечить ему родителей не пришлось...
Пройдет немного времени и подросток Андрюша Шингарев станет учащимся Воронежского реального училища, быстро повзрослеет. Полуголодная жизнь на хуторе, а еще болезни и смерть от недоедания и бедности боровских крестьян, заставят его рано задуматься о смысле жизни. Волна народничества захлестнула захолустье, каким были губернии Черноземья — забытая властью провинция, и вовлекла в водоворот учащуюся молодежь, среди которой оказался юноша Шингарев Он, неисправимый мечтатель, в романтическом угаре готов был осчастливить всех обездоленных, накормить голодных и вылечить больных, но каким образом — и сам не знал.

Пора метаний

Молодой Шингарев, не по годам повзрослевший, между учебой и поисками путей служения народу. Отец. Иван Андреевич недовольно ворчал, но не вмешивался в жизнь сына. Он хотел, что бы Андрей после учебы занялся коммерцией. Отца пугало сближение сына с Еленой Федяевской, женой врача, собиравшей у себя дома моло­дежь. В кружке Федяевской он наслышался о писателе Александре Эртеле, авторе «Записок Степняка», за идеи народничества побывав­шего в каземате Петропавловской крепости. Он перечитал все напи­санное Эртелем. Ему захотелось во всем подражать знаменитому пи­сателю-народнику.
Решено — сделано: Андрей Шингарев бросает учебу в реальном училище и уезжает в Усмань к Эртелю, которого там не оказалось. Писатель еще в 1885 году переехал в Москву и в Усмани не показы­вался, как сказали Шингареву местные старожилы. Разочаровавшись в своих поисках особенного, как он считал, пути жизни, связанного с постоянной заботой о народе, чем-то напоминавшем тихое помеша­тельство, Андрей пообещал матери целиком заняться учебой. Свое обещание он выполнил, закончив в 1887 году реальное училище, сразу уехал в Москву, где поступил на естественное отделение физико-мате­матического факультета университета, решив стать ботаником.
Покидая Воронеж, Шингарев навсегда порвал с кружком народни­ческой молодежи Елены Федяевской. Он находился на распутье, еще толком не зная, чем ему заняться кроме учебы. Расстаться с товари­щами по кружку, заставили его не только расхождения «по путям вхож­дения в народ», но и возникшее чувство любви к замужней женщине. Елена Федяевская симпатизировала обаятельному, витающему в обла­ках юноше, подшучивала над ним, что он не дурак и со временем пойдет далеко, если его никто не остановит. Во многом она оказалась права. Увлечение Федяевской напугало осторожного в своих поступ­ках Андрея тем, что оно внесет разлад не только в семью довольно известного в Воронеже врача К. В. Федяевского, но и причинит страш­ную боль матери Зинаиде Никаноровне, которая оставалась для него самым дорогим и близким человеком.
Порвав с кружком воронежской народнической молодежи, Андрей Шингарев мучительно ищет свой путь «хождения в народ».
Летом 1888 года он приехал на отцовский хутор около села Борового. Дядя Семён Андреевич обрадовался приезду племянника. Они целыми днями бро­дили по окрестностям хутора, собирали лечебные травы. Вечерами заходили в крестьянские избы, где Семён Андреевич знахарствовал: лечил довольно успешно крестьян.
Лето выдалось жаркое и сухое. Тучи стороной обходили Боровое. Уныло звенел колокол. Крестьяне шли молиться в церковь, не ожидая дождя. И всё же дождь прошел тёплый и затяжной, но с опозданием: хлеб не уродился. И снова установилась жара. Боровое словно вымер­ло: ветер поднимает песок на улице, где никого не видно.
Настроение у Андрея прескверное. Он заходит в пустые избы: хо­зяев нет, полуголодные ребятишки прячутся по углам, избегая при­шельца. Его мучит одна и та же мысль: «Как, как помочь выжить людям в такой страшной нищете?».
Мать Зинаида Никаноровна пытается успокоить его, но он нервничает, грубит ей и уезжает в село Новожи­вотинное, где гувернанткой живет у помещика англичанка Этль Ли­лиан Буль, дочь знаменитого математика и логика Джорджа Буля, автора книги «Исследование законов мышления». Они познакомились в Воронеже нынешним летом, когда он приезжал навестить отца, да и немного помочь ему. Молодая англичанка заинтересовалась Россией и хотела побольше узнать о ней.
Приезд Андрея в село Новоживотинное оказался кстати. Этль не­много прихворнула. Шингарев привез с собой несколько сборов ле­карственных трав, воспользовался знахарскими рецептами своего дяди Семёна Андреевича и подлечил Этль, которая удивилась его способ­ностям, даже намекнула ему стать врачом, но он не придал этому значения, подумав, что доктора из него не выйдет.
Прогулки Шингарева с Этль Буль по Новоживотинному оконча­тельно расстроили его. Здешние крестьяне жили намного беднее, чем в Боровом, где земли супесчаные, совершенно бедные, но боровские мужики приворовывали лес и сбывали его, тайком промышляли рабо­той, ловили рыбу, хитрили, ловчили и выживали. Здесь же, в Новожи­вотинном, с полынной прогорклостью степь вползала на улицы и в избы, наводила тоску, вызывая у людей безысходность. Еще хуже было положение крестьян вокруг Новоживотинного. В деревне, буквально, вымирали. Парни покидали престарелых родителей, уходили на зара­ботки в города, в богатые станицы Причерноморья.
Где же выход из нищеты и нескончаемых смертей? Как помочь голодающим крестьянам? Каким способом можно спасти вымирающие деревни? Эти, да и многие другие вопросы волновали Андрея, не давали ему покоя. В ту пору своих метаний от подъема культурною уровня народа до целесообразности смены царского режима, он понимал, что основой всех народных бед является плохое экономическое положение.
Прогулки с Этль Буль, разделявшей взгляды Шингарева может быть, уже тогда стали своеобразным и рациональным зерном ставшим ее сближением с народником Степняком Кравчинским, автором «Подпольной России», и началом напряженной творческой работы, итогом которой стало рождение писательницы Войнич с романом «Овод».
Время подгоняет Шингарева. По дороге из Новоживотинного он заезжает в Воронеж к отцу. Едут вместе на хутор около Борового. На семейном совете вместе с Семеном Андреевичем договариваются ку­пить участок земли. Эта идея у Андрея родилась в Новоживотинном. Он еще не знает, что будет делать на приобретенном клочке земли, но он знает одно — будет помогать людям. Времени у него в обрез, пора возвращаться в Москву на учебу в университет. Андрей, вместе с Зи­наидой Никаноровной спешит, в Усмань, где совершает покупку уча­стка земли в центре села Грачевки.
Мать и сын не скрывают радости. Они обнимаются и смеются в присутствии любопытных сельчан, ведь теперь у них есть клочок пло­дородной земли, чистейшего чернозема, чем теперь постоянно будет гордиться Зинаида Никаноровна, вспоминая дедовскую Веневитеновскую усадьбу.
Покупка Грачевского участка земли заставила Андрея Шингарева по-новому взглянуть на свое будущее.
Последовав совету матери, в 1891 году он перевелся на медицинский факультет, а, значит, заново начал университетский курс.
Этому предшествовали мучительные духовные искания, вернее поиск смысла жизни, полезного не для него одного, Андрея Шингарева, а для народа, которому он решил служить, честно и благородно до конца дней своих. И для этого ему нужна профессия сельского врача для работы в деревне.
Каждый год, в летние каникулы студент, Шингарев проводит в Гра­чевке, изредка наведывается на хутор около Борового, где в летние месяцы живет мать Зинаида Никаноровна. Она глубокой осенью уез­жает к мужу в Воронеж, оставляя дом под присмотром нанятого сто­рожа. За четыре года напористый и беспокойный Семён Андреевич, нанимая подручных рабочих, превратил пустырь, заросший бурьяном, в уютный уголок земли с садом, кирпичным домом, тесовой оградой.
Въезд в усадьбу украшали 8 молодых лиственниц, специально приве­зенных откуда-то из-под Ярославля. Потом появились плотина и мель­ница на реке Байгора. Кстати, возводил ее Семён Андреевич с неохо­той, считая помехой в занятиях хозяйством. Настоял племянник Ан­дрей, дяде пришлось исполнить его желание.
Лето 1892 года стало для студента Шингарева добрым началом служения людям. Он в саду устроил лечебницу. Приглашенные добро­желатели из местных крестьянян сколотили из досок топчаны, натянули палатки, приехавшая Зинаида Никаноровна привезла постельное белье и стала первой сиделкой.
С застарелой хворью пришли пациенты из сел Пашково, Березняговки. Больных Андрей лечил с помощью дяди Семёна Андреевича, теперь уже пользовавшегося славой знаменитого знахаря во всем Усманском уезде.
Много приходилось Шингареву ходить по просьбам крестьян, на­вещая больных на дому. Везде его встречала нищета: серые лица, зас­корузлые руки от черной работы, оборванные дети. Он переходил из избы в избу и везде видел безысходность. Именно тогда он мыслил так: «Задача обязательной интеллигентской работы, по-моему, теперь состоит в том, чтобы все свои силы и душу положить в пробуждение самосознания народа». При встречах с людьми он изредка высказывал такие мысли, хотя и осторожно, что не помешало полиции установить за ним негласный надзор. Пришлось временно не приезжать в Грачев­ку и в Усманский уезд.

Первые радости

Полный замыслов и надежд Андрей, Шингарев в 1894 году закан­чивает медицинский факультет. Учеба и городская жизнь ему изрядно надоели; чувствуется усталость. Его тянет ближе к крестьянам, к сель­ской жизни, к занятию тихим народничеством, как позже он назовет этот свой подвижнический труд скромного сельского врача, то самое полунищенское существование, к которому шёл путем, исканий, раз­думий, отрешенности, но глубокой веры в то, что всю свою жизнь посветит народу, пусть она будет суровой, может жестокой и даже трагической.
И вот Андрей Иванович, да теперь все его называют по имени и отчеству, живет в деревне Малой Верейке, Землянского уезда, Воронежской губернии, недалеко от села Новоживотинного. Он приехал именно сюда, чтобы здесь в страшном и голодном захолустье начать свое благородное дело — служение народу. У него был небольшой опыт устройства больницы и лечебная практика в селе Грачевка. Первона­чально ему пришлось жить в крестьянской избе, снятой у зажиточно­го крестьянина, но вскоре купил избу, где устроил крохотный прием­ный пункт, несколько коек для больных. Лечил крестьян бесплатно, отказывая себе во многом, вплоть до того, что часто оставался без ужина. При всей своей нужде Андрей Иванович ни разу не обратился за денежной поддержкой к отцу, тем более к дяде Семёну Андреевичу.
Навестить сына приехала Зинаида Никаноровна, испуганно разве­ла руками, сокрушенно заговорила:
— Только не перебивай меня. И слышать не хочу твоих оправда­ний. Разве для этого ты учился, чтобы жить в нищете? Мы с отцом поможем. Поедем в Грачевку. Там тебе не придется бедствовать. Дядя Семён будет постоянно рядом с тобой, да и я постараюсь наведывать­ся почаще.
Слова матери не подействовал и на сына. Он упокоил ее, просил не волноваться и ездить, как можно реже, не мешать ему и не отры­вать от дел. Холодно-нежное отношение сына больно задело Зинаиду Никаноровну. Она двойственно отнеслась к их общению за короткую встречу: обрадовалась, что сын полон сил и энергии, сам без посто­ронней помощи устраивает свою жизнь, и все же в глубине души, как матери, было обидно, что сын не прислушался к ее словам, как пока­залось ей, даже, как бы избегает общения с ней. Она уезжала, чтобы больше никогда не приезжать сюда, не видеть убогость его жилища, переживать за него. Ее дворянская гордость оказалась сильней и выше материнских чувств. Он же понял ее, ничуть не обиделся, продолжал любить ее, изредка вырываясь в Воронеж или на хутор около Борово­го, пообщаться с ней.
Оказалось, вламываться в открытую дверь тоже не просто. Ворвал­ся, а дальше что? Именно таким показалоь Шингареву начало его лечебной деятельности. В Грачевке всё было проще, хотя он был всего лишь студентом, делавшим первые шаги. Благоприятную почву подготовил для него дядя Семён Андреевич. Здесь же, в Малой Верей­ке, да и Новоживотинном он столкнулся с недоверием, враждой, за­вистью, но страшней всего равнодушием. Кроме того, очень быстро понял, что его считают чудаком.
Всего лишь один год, по каким мучительным долгим оказался для Шингарева. Вьюжной зимней ночью, возвращаясь от больного в нетопленную избу, в верхней одежде валился на кровать, укрывался ба­рахлом, лишь бы согреться, его колотил озноб, хотелось бросить всё и сбежать куда угодно, но не бросил и не сбежал, а продолжал набивать шишки, влезать, в души крестьян, по крупицам ломать лед равнодушия к себе, а больше всего крестьян к самому себе, к своей крестьянской доле — проклятой жизни.
И на удивление самому себе это удалось, хотя и не полностью, он стал своим человеком в деревне: с ним раскланивались, его приглашали, как почетного гостя, с ним советовались, и все это вместе взятое, да и многое другое, для него стало важней всего на данном отрезке его, еще пока короткой жизни. Он был по настоящему счастлив.
На смену разочарованию и неудачам пришли первые радости. И, пожалуй, одна из главных — любовь к такой же, как он, обедневшей дворянке, Ефросинье Максимовне Купажко, сельской учительнице, сломя голову, бросившейся просвещать народ. У них был общий ин­терес: помешательство на «тихом народничестве». Вдвоем им стало намного легче, тем более, что крестьяне к семейным относились с доверием и уважением, советовали, как блюсти обычаи предков. Они оба понимали, что глубже и глубже погружаются в давно ушедшую патриархальщину, но мирились, хотя со своими взглядами и веяния­ми нового времени были далеки от суеверий, пережитков, всей тем­ной изнанки крестьянского существования; о чем он будет много писать и говорить, став политическим деятелем. Пока же, он всего сельский врач, отец только что родившегося сына, вместе со своей Фросей, пробудивший «самосознание» крестьян.
Скромная жизнь в захолустье вполне устраивала Андрея Иванови­ча. Возвращаясь из обычного обхода по вызовам к больным, он при­ходит в свою тесную избенку, где за цветастой ситцевой занавеской посапывая, спит сын. Жена Ефросинья Максимовна обнимает его, помогает раздеться и насильно тянет к столу, где его любимая похлеб­ка и краюшка ржаного хлеба, натертая чесноком. От прикосновения жениных рук он еще долго ощущает тепло, от которого ему кажется, что никого нет счастливее на всём белом свете.
Андрею Ивановичу везет. Его вызывают в Воронеж, где предлагают работу в земстве. Он наотрез отказывается от предложения. Ему нео­быкновенно хорошо в Малой Верейке, хотя он и не получает жалова­нья, а живут они на весьма скромную зарплату жены, но у него есть вольная деревенская практика, позволяющая лучше и ближе познать крестьян.
От старых знакомых Шингарев узнает, что любимый им писатель Эртель вернулся из Англии. Посоветовавшись со своей Фросей, Анд­рей Иванович на попутных подводах добирается до хутора на Гряз­нушке, но Эртель уехал в Усмань, где и находит его Шингарев у сво­яка, городского головы Федора Васильевича Огаркова.

На дворе запоздалая осень. На веранде огарковского дома разгули­вает северный ветер. Щеголеватый Эртель в модном голубом габарди­новом костюме и жилете со свисающей из кармана золотой цепочкой часов, стоит в полуоборота к гостю на фоне голых деревьев с блеклым небом и полоской черной воды реки Усманки. Рыжеватые, с проседью усы и бородка, нервно двигаются, выдавая недовольство появлением гостя, которое звучит высокомерно:
—  Что вам от меня нужно?
Андрей Иванович, не ожидавший такого холодного приема, теря­ется, пытается объяснить невнятно, что увлекается его книгами, вос­хищен тем, что он страдалец за народ, и он, Шингарев, сельский врач, тоже болеет за народ.
Не выслушав до конца гостя, Александр Иванович, забыв о вежли­вости, срывается в ярости:
—  Кто вам сказал, что я народник. Никогда не был и не буду им. Я еще пока не выжил из ума, чтобы развлекать толпу. Писатель из меня не получился. Книги мои не читают. Похоронили живого. Писа­тельство я забросил.
Эртель замолчал. Он, поостыв, устало провел ладонью по лицу, упавшим голосом произнес:
— Нервы. Если вы врач, то поймете, а не поймете, то...
Он, не закончив, развел беспомощно руками, откланялся и ушел, оставив Андрея Ивановича в растерянности, но не в обиде.
Популярность вольнопрактикующего врача Шингарева быстро росла. Его приглашали часто в Усмань, где он лечил крестьян окрес­тных сел. Он считал, что его земляки более, чем кто-либо должны получать медицинскую помощь. Его тут считали бессребреником: он продолжал лечить бесплатно, а, если зажиточные пациенты давали, то мизерную плату.
Усманцы гордились своим земляком и во всем ему доверяли. Они единогласно избрали его гласным Усманского уездного, а потом и Тамбовского собрания, несмотря на то, что он жил на территории Воронежской губернии. Такое доверие значило много, и он старался его оправдать. При поддержке волостных властей он открыл медицин­ские пункты в селах Девица и Боровое, где установил определенные дни приема, в которые приезжал, несмотря на любые обстоятельства. Особо он дорожил связью с селом Боровым, где жили его товарищи детства: люди, помогавшие их семье в пору потрясений и бедствий.
На всю жизнь Андрей Иванович сохранит почтение и уважение к людям тяжелого крестьянского труда, кормильцам людей, обладающих пониманием и глубокой чуткостью к людскому горю, безропотным страдальцам, несущих всю жиизнь свой тяжкий крест. Потому и посвя­тил он свое служение им, чувствуя себя перед ними в огромном долгу.
—  Пора, Андрюша, остепениться, ты же измотался вконец. На кого ты похож. Мечешься повсюду, работаешь, как проклятый, а денег нет. Так жить дальше нельзя, впервые проявила недовольство жена, встречая его после очередной поездки в Усмань.
Скрепя сердцем, он соглашается с ней. Положение семьи бедствен­ное. Сломав уже намеченные планы о расширении медицинских пун­ктов, ему приходится занять должность земского врача в Землянском уезде Воронежской губернии с договоренностью с начальством, что оно не будет препятствовать ему выезжать по лечебным делам в Усманский уезд, и он сохраняет место гласного в Тамбовской губернии.
Земский врач Шингарев молод, и энергия его выплескивается на­ружу. Он весь в работе, отдыхая всего 3—4 часа в сутки. Профилактика заболеваний и борьба с эпидемиями становятся главным направлени­ем в его врачебной деятельности. Его увлекает и затягивает в свой водоворот публицистика. Он становится активным автором журнала «Врачебно-санитарная хроника Воронежской губернии», где пишет о положении санитарного дела в Черноземье и особенно в Усманском уезде. Он привязан в отчему краю своими мыслями и делами. В Усмани у него круг надежных знакомых, информирующих его об обста­новке в уезде с медицинским обслуживанием и санитарией. Ему уда­ется создать уездные санитарные советы сразу в двух губерниях: Там­бовской и Воронежской, которые вели борьбу с эпидемиями, свиреп­ствовавшими довольно часто.
Бурная деятельность Андрея Ивановича способствовала его назна­чению заведующим санитарным бюро Воронежского губернского зем­ства. Он сразу приступил к систематическому исследованию санитар­ного состояния беднейших селений. Начал он его с Землянского уез­да, который знал по своей практике вольпопрактикуюшего, а затем земского врача. Вырвав свободное время, через Новоживотинное и Конь-Колодезь мчался в Боровое и Куликово, где санитария находилась в полном упадке. Ему удалось, хотя с огромными трудностями и сопро­тивлением волостной власти, добиться, чтобы вспыхнувшие эпидемии холеры и тифа, были потушены в самом начале, за что его благодари­ло усманское земство.
Усмань для Андрея Ивановича, пожалуй, вернее, весь уезд остава­лись тем краеугольным камнем, с которого он начал строить оздорови­тельную систему выживания крестьянства. Яркие впечатления детства и отрочества, а затем юности повлияли на формирование его личности защитника и борца за права крестьян, улучшение жизни. Он, как ник­то, знал их бедственное положение, их еда — хлеб да каша, нет даже кислой капусты; ветхое жилье, отапливаемое соломой и не проветрива­емое, болезни и особо туберкулез, в довершение всего тяжкие налоги.
Душой болея за страдания крестьян, Андрей Иванович как глас­ный депутат Усманского уездного земского собрания глубоко вник в работу смежной и ревизионной комиссий и сделал вывод, что необхо­димо незамедлительно менять финансовую политику. Но как? Сам по себе напрашивался ответ: нужна конституция, ограничивающая цар­скую власть. А пока получался замкнутый круг: не могли крестьяне уплатить даже подати из-за своего нищенского положения, а земство оставалось без денег, необходимы государственные средства, а их нет.
Активная жизненная позиция Шингарева, как и раньше в воро­нежском кружке Федяевской, опять привела к политике. Он ступает в тамбовскую группу земцев-конституционалистов, сотрудничает с Во­ронежскими земцами. И везде выступает в защиту крестьян, что на­стораживает воронежских жандармов, считающих заведующего сани­тарным бюро губернской земской управы Шингарева главным орга­низатором крестьянских волнений.
Глубокое обследование Андреем Ивановичем крестьян сел Новоживотинного и Моховатки, а заодно такая же работа, проведен­ная в Усманском уезде, позволили ему сделать санитарно-экономи­ческое исследование о вымирающей русской деревне, безжалостно уничтоженной властью, ради развития города, медленно переходя­щего на индустриальные рельсы. Он открыл жестокую правду жиз­ни крестьян, особо подчеркивая, что хуже всех в России питается крестьянин, ее надежный кормилец. Автор с болью и сочувствием писал: «Что мяса мало едят в деревне для меня, родившегося и выросшего в деревне, это было давно известно, что семьи, лишен­ные молока, предполагалось, но чтобы в крестьянской семье не было зимой кислой капусты, я уже никак не ожидал. Это же ужасающая постоянная нужда, питающаяся ржаным хлебом, изредка кашей и больше ничем!»
Это санитарное обследование сена Новоживотинное и деревни Моховатки появилось в 1901 году под названием «Вымирающая де­ревня», выдержало три издания, вошло в арсенал демократической оппозиции и стало непреложным аргументом для обоснования необ­ходимости устранения самодержавного режима.
Выпуская «Вымирающую деревню», политик Шингарев понимал, какой резонанс вызовет книга в обществе. Она заставила его посмот­реть на бедствующее положение самой трудолюбивой части российс­кого народа. Автор предупреждал, что крестьянские действия приве­дут к тяжелым социальным потрясениям, грабежу помещичьей соб­ственности, а еще хуже разгрому частных имений. Причиной со­здавшегося положения были «всевластный бюрократизм», тяжелые налоги, арендные цены, низкая доходность.
Появление книги «Вымирающая деревня» наделала много шума. Оно совпало с первым открытым выступление оппозиции в 1902 году в момент работы уездного комитета в рамках общероссийского осо­бого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности, которое пыталось решить проблему «оскудения» земледелия Черно­земья. Воронежские либералы, вместе с Шингаревым заявили о не­возможности решения социальных вопросов при всевластии само­державно-бюрократического режима, а, значит, была необходимость изменения государственного строя. Шингаревский доклад «Финан­совый баланс Воронежской губернии» наглядно показал, что прави­тельство ведет экономическую политику на эксплуатацию провин­ции, порождающую острые политические конфликты. Это было от­крытое и смелое обвинение высшей власти, которая отреагировала очень быстро репрессиями. Их Шингарев избежал, но попал под надзор полиции.
После выхода в свет нашумевшей «Вымирающей деревни» Шинга­рев стал широко известным в России публицистом и политиком. Два года он работал напряженно по устройству медико-санитарных учреж­дений. При его активном участии создавались ясли и приюты для крестьянских детей, одновременно занимался культурно-просветитель­ской деятельностью. Кроме того, ему приходилось лечить больных, даже делать сложные операции. И в такой суматошной будничной круговерти, незаметно для себя, он втягивался в политическую оппо­зицию, убеждаясь и отстаивая свое мнение, что царский режим меша­ет р осту живых сил народа.
Доктор Шингарев продолжает считать, что его профессия врача, как никогда, необходима людям. Он совершенствуется профессиональ­но у знаменитостей Воронежа и Москвы, где у него крепнут связи со светилами медицины. Он изучает передовые методы лечения в Швей­царии и Франции. Центром его медицинской практики становится Грачевка, где по-прежнему хозяйствует дядя Семен Андреевич. Оста­вив жену с детьми в Воронеже, Андрей Иванович почти каждый год летние отпуска проводит в своем гнезде, как называет он свой дом и маленькую больничку, где тесно и многолюдно. И, как всегда, ему приходится «выкручиваться» из трудного материального положения, ведь лечит он бесплатно, да и питаются стационарные больные за его счет: благо продукты получает со своего подсобного хозяйства.
Вернувшись из Франции, Андрей Иванович появился в Грачевке в клетчатом костюме, шляпе и с тросточкой. Местная помещица Мелентьева не то в шутку, не то со злорадством назвала его Французом. Прозвище пристало к нему, но он не придавал ему никакого значения.
Теплое и ласковое лето на исходе. Пастух, щелкая кнутом, гонит коров по деревенской улице. Пыль туманом стелется на жухлую траву на обочинах дороги. Андрей Иванович устал за день. У него ломит спину, и он хочет немного поразмяться. В полдень привезли крестья­нина из имения помещика Охотникова. Он упал на полотно жнейки, и его сильно покалечило. Пришлось самому оперировать. Взялся без колебаний, верил, что справится. Помогали Семен Андреевич и во­семнадцатилетняя Аграфена Порядина, молодая вдова. Она прошла курсы сестер милосердия в Воронеже, а теперь ассистировала ему. Кроме того ей приходилось служить экономкой у Шингаревых.
Багровый диск солнца раскаленным шаром падал в сизую полосу неба, прижатую к горизонту. Крупным шагом, встряхиваясь всем кор­пусом, разгоняя ломоту, Андрей Иванович прошел к реке. Тихую гладь Байгоры ломала струя из-под мельничного колеса. Он смотрел и ду­мал, что вот так застоявшуюся веками самодержавную власть должны всколыхнуть свежая струя свободы и преобразований в России, кото­рые должны привести к улучшению жизни российского народа.
—  Андрей Иванович, больного привезли. Совсем плох. Едва ли выживет, — сказала запыхавшаяся Агрофена.
Шингарев вздрогнул от испуга, который появился у него совсем недавно, после сильного напряжения и переутомления при сложной операции.
— Не кричи! И так слышу.
— А я и не кричу. Совсем тихо сказала Аграфена.
— Ничего. Прости.
Больным оказался крестьянин Никита Квасов из села Девица. Он приехал с сыном Матвеем. Купили телку у своего свата в Грачевке. Покупку «обмыли» самогоном. У Никиты произошло прободение язвы и начался перитонит. Операция длилась долго. Шингарев просто, стис­нув зубы, продолжи операцию ему все виделось испуганное лицо Матвея, стоявшего на коленях и просившего спасти отца. Он впервые в жизни дал слово, что спасет Никиту. Никогда и никому он не давал таких обещаний, а говорил «Все в руках Божьих. Будем надеяться на лучший исход». А тут, не зная почему, у него вырвалось твердое слово: «Спасу!». И Матвей поверил, облегченно вздохнул и вышел во двор.
Операция длилась долго, но прошла удачно. Шингарев спас Ники­ту Квасова, который пережил его. Лицо Матвея Квасова запомнилось Шингареву навсегда. Он увидит его в последние минуты жизни иска­женным и озлобленным, жаждущим расправы над ним, спасителем отца. «И нет ничего страшней человеческой неблагодарности» — так в ту тяжелую ночь подумал после операции Андрей Иванович. Может быть, это было предчувствие?
Пламя крестьянских волнений захлестнуло Черноземье. Оно пере­пугало правительство. Появился царский манифест, вводивший в Рос­сии начала народного представительства и даровавшего населению демократические свободы. События 1905 года стали переломными в жизни Шингарева.
В те горячие месяцы он переходит от земской работы к активной политической деятельности. Наиболее ярко характеризует Андрея Ивановича его друг и единомышленник А. Г. Хрущев: «Шингарев проявлял поразительную работоспособность и со свойственным ему заразительным воодушевлением, удачно сочетаемым с трезвой дело­витостью, выступает в публичных лекциях, собраниях, уличных ми­тингах, на площадях, банкетах с популярным разъяснением населе­нию происходящих событий... Судьба его, как будущего народного представителя, была предрешена...»
В пылу энтузиазма Андрей Иванович создает в Воронеже местную организацию Конституционную демократическую (партию народной свободы). Центром притяжения либерального движения стала губер­нская земская управа. Своим руководителем местные кадеты избрали Шингарева. И, решение было не случайно. Автор «Вымирающей деревни» прослыл настойчивым, энергичным и настойчивым защитником интересов народа, противником насильственной общественно поли­тической деятельности, убежденным социал-либералом, сторонником мирной тактики свободного просвещения народа и постепенного ре­формирования государственного и экономического строя.
Губернская организация кадетов создана.
Шингарев сразу начинает издавать новую газету «Воронежское слово», которая, по сути, стала газетой местной интеллигенции. Она стала пропагандистом либераль­ных идей по ускоренному развитию демократических свобод и приня­тию мер по решению проблемы крестьянского малоземелья. Благода­ря активной позиции газеты, воронежские кадеты на выборах депута­тов в Государственную Думу получили значительную поддержку изби­рателей. Из 12 предназначенных для Воронежской губернии депутатских мандатов, они получили 4, больше чем любая другая партия. Это была и личная победа Шингарева, но сам он в депутаты не баллотировался. По решению партии ему предстояло сосредоточить­ся на постановке политической деятельности местного комитета.
Государственная Дума первого созыва оказалась быстро разогнан­ной правительством. Кадеты выступили против роспуска Думы и при­звали к гражданскому неповиновению. Принадлежность к партии «Народной свободы» была объявлена противозаконной. Шингарев был уволен из земства и оказался без заработка. Готовившаяся над ним судебная расправа сорвалась. Он одержал победу на выборах во 2-ю Думу и в феврале 1907 года отправился в Петербург, где ему предсто­яло стать видным общественным и государственным деятелем обще­российского масштаба.

Продолжение