Проза

ГРАНАТА

Когда трамвай по новой ли­нии подкатывает к Березо­вой роще, то люди, которые давно живут в нашем городе, не­вольно косят взглядом влево. Там чернеют шпалы старого пути. Новые рельсы вытянулись по ров­ному мосту, как по столу. А тот путь — другой. Хуже, конечно. Но чем-то все-таки лучше. Может быть, что от привычки? Быва­ло, мелькнут за окнами голубые трибуны стадиона «Динамо», и трамвай, поскрипывая тормоза­ми, катится с горы вниз, в овраг. Овраг огромный. Весь в тополях, в кленах, в сирени. Тут начинает­ся городской парк культуры и отдыха. Трамвай скрежещет бук­сами, тормозит. Он похож на козу, которая упирается, но идет. Но вот он почти скатился на дно оврага. Впереди — кру­той подъем. И тут вагоновожа­тый отпускает тормоза.

Так вот на дне того оврага-парка, в том самом месте, где вагоновожатый отпускает тормо­за, в первые месяцы после ос­вобождения Воронежа стоял танк. Немецкий. Орудие опущено понуро. В борту дырищи — ру­ка пролезет. Это снаряды так броню проткнули. А рядом — будто сверлом проделанные ды­рочки. Тут уж противотанковое ружье постаралось. Видно, внут­ри жарковато и в январе было фрицам. Под правой гусе­ницей смятая многотонной тя­жестью зеленая русская противо­танковая граната. Как она по­пала сюда? Кто ее бросил? По­чему не взорвалась? Эти вопро­сы волновали команду «Трах - бах» 12-й школы.

Что это за команда под таким странным названием? Ну, обо всем по порядку!

Мальчишки любят оружие. Мо­жет потому, что мужчины всегда, во все времена воевали: и когда в шкурах бегали по земле и метились друг другу в глаз из лука, и когда на танках стали разъезжать. А может, мальчишки тянутся к оружию, чтобы пофор­сить перед девчонками. Во вся­ком случае, почти у каждого из нас в сарае или в чулане были припрятаны запалы от гранат, патроны, ржавая винтовка или наган, диск от автомата или ку­сок тола. Всего этого вдоволь было на полях по обеим сторо­нам Задонского шоссе, и в городском парке, и в СХИ. А у ребят, у которых вожаком был Женька Скурат, склады боепри­пасов были такие, что хоть завт­ра войну начинай. Хорошо, что до них родители не добрались. Тогда под ремнем пришлось бы выдавать военные тайны!

Наши рейды бывали очень дерзкими: то в немецкий раз­битый самолет заберемся и от­винтим часы со светящимся ночью, как глаза у кошки, ци­ферблатом; то патроны в ко­стер наложим — они и палят так, что угли во все стороны; то у снаряда дюралевый нос откру­тим и оттуда выпадает запал — гладенький, серебряный. Теперь снаряд не страшен — стучи по нему молотком, пинай ногой — не взорвется!

Вот нас, дружков Жени Скурата, и прозвали все команда «Трах-бах». Кроме Женьки и ме­ня, в нее входил Марк Кулин. Отец и мать у него — зубные врачи. Тихие такие. А он — малый отчаянный — ни мин, ни снаря­дов не боится. Только когда мать за бельевую веревку берется — немножко страшновато.
Женька, как казанок — малень­кий, юркий. Волосы стрижены коротко. Посмотришь — вроде их нет. А голая голова — черной ваксой густо намазана. Лицом Женька не вышел. Не то, что мы. Нос у него курносый. Да и вообще-то ничего нет в нем особенного. А вот Майка — она тоже в нашей команде, в соседней школе учится — ему все дерзости прощает и говорит с ним не так, как с нами — по- особенному. Смотрит на его ли­цо, как вроде бы чего-то там хо­чет сосчитать. А у него ни коно­пинки, ни морщинки нет. Так

чего ж его лицо разглядывать?! Это она его просто жалеет, по­тому что он ростом от нас от­стал, хотя и самый храбрый. Так вот, нашей команде «Трах-бах» давно не давала покоя та исковер­канная граната под гусеницей немецкого танка, что стоял у трамвайной линии.

— Достанем! — таково было решение всех. А если...

— Раз не взорвалась, значит, запал не сработал. Танк на нее наступил — и то ничего. Теперь уж не ахнет.

— Тогда не ахнула, а теперь...

— Надо ножиком под ней ямку подрыть, она просядет в нее и бери преспокойно.

— Кто пойдет?

— Давайте разыграем, кому идти. Вот сейчас из тетрадки вы­дерем лист, разорвем его на три бумажки, на одной напишем «идет». Все кусочки скатаем в шарики и бросим в шапку. Кому подписанная бумажка достанет­ся, тот и пойдет за гранатой.

— А почему три бумажки? — глаза Майки смотрят прямо, тре­бовательно.

— Ну, зачем тебе-то за грана­той?.. Лучше...

— Что лучше?! Лучше мы схо­дим? Ах, вот это чьи идеи! Ка­кой ты, Марк, жалостливый! Или ты считаешь, что я девчонка и мне нужно только куклам платья шить?! Я с вами везде ходила — и за минами, и за патронами... А ну-ка, рвите лист на четыре кус­ка.

Пришлось рвать, и вытянул бу­мажку со словом «идет» Женька Скурат. Он нам всем ве­лел залезть в окоп около ста­рого клена, а сам достал из кар­мана пиджака ножик и пополз к танку. Как будто это место про­стреливалось из пулеметов, или граната, если подойти к ней во весь рост, — взорвется. Вот он уже около гусеницы танка. Ка­кой он маленький под этой на­висшей ржавой громадой, как котенок, в своей рыжей шапке. Ковырь-ковырь — лезвие ножа чиркает по земле. Жесткая. Сле­жалась. Огнем ее припалило. Женька лежит на пузе, ковыряет ножом. Вот остановился. Что случилось? Что он там увидел? Вытягиваем, как гусаки, шеи. Женька поднимает руку, вытирает медленно лоб. Вспотел. Трудно ему. Нам-то хорошо тут, в окопе.

Чирк-чирк — поблескивает лез­вие в Женькиной руке. Хоть бы не взорвалась, хоть бы не взор­валась! Все чаще Женька выти­рает лоб. Кажется, он уже весь день лежит под гусеницей тан­ка. Граната проседает все ниже, ниже. И вот Женька отбрасывает нож. Берет в ладони тяжелый, помятый корпус. Руки немного вытянуты. Что-то он ковыряет ногтем на верхней крышке гра­наты? Ага!.. Это он отдирает ма­ленькую задвижку, где спрятался в круглом отверстии золотистый карандашик запала. Что же он так долго ее открывает? Вот на­клонился к самой гранате... И вдруг стремительно вскинул ее, держа за ручку, над головой... Что он, бросает гранату?

— Э-гей! В ней нет запала!..

Мы с Марком еще не успели опомниться, а Майка, выскочив из окопа, уже бежала к Женьке. Мы кинулись следом за ней. Майка с разбегу ткнулась носом в Жень­кину грудь, а руками обхватила ему шею. Ее плечи мелко-мелко вздрагивали, а голова, как рези­новый мячик, прыгала на Жень­киной груди, — так и отскаки­вала, так и отскакивала. Женька таращил, как и мы, оторопело глаза, не зная, что сказать и что делать. Что-то в этой Майке бы­ло для меня непонятно зна­комое, жутковатое, радостное. Ах, вот что... Мать, моя мать! Она так же ткнулась отцу в грудь лицом, когда он приехал из гос­питаля. Так же тряслись плечи и руки были закинуты за отцовскую шею.

Мне стало как-то неловко. Мне стало страшно — от этой помя­той гранаты на земле, от Майки­ных слез. Я повернулся

Больше мы не взрывали мин. Патроны и тол я выбросил своего пыльного чулана...

Геннадий ЛУТКОВ