Проза

Ошевнев Фёдор

ЗНАК БЕДЫ
Рассказ

В автоколонне недавно выдали заработную плату. По сему случаю четверо водителей, из уважающих горячи­тельные напитки, решили слегка кутнуть. Сложились еще в обеденный перерыв и самому молодому из компании — недавно отслужившему армию Кешке Гвоздеву, за имя и неимоверный рост прозванному Кишкой, поручили закуп многоградусной. Остальные должны были промыслить закуску. А выпивать решили в автобусе Володьки Мофанова, перекрещенного в Мафаню еще по выпуску на теле­экран мультфильма про домовенка Кузю.
— Тьфу, и здесь эта погань, — выругался вошедший в салон автобуса грузный степенный Семеныч, узрев накле­енный на плексигласовую перегород­ку цветной плакат-снимок почти голой красотки с бокалом в руке. — И не на­доело выпендриваться-то?
— Пока нет, — ответил, улыбаясь полным булата ртом Мафаня и гордо обвел взглядом салон. У водительско­го кресла, с потолка, на трех импрови­зированных цепях из канцелярских скрепок, свисала авторучка, собранная из гусиного пера и шарикового стержня. Тигриная морда-маска пугала заго­рающимися при нажатии тормозной педали малиновыми глазами-лампочками. Над передними дверцами красовал­ся веер из прекративших хождение денежных купюр про­шлых лет. На оборотной стороне фанерки-указателя марш­рута «Рынок-Вокзал» значилось: «Лос-Анджелес», а с при­борной доски показывал всякому входящему и выходяще­му «нос» пластмассовый черт. Многочисленным же на­клейкам на внутренней обшивке было несть числа...

— Ладно, всякий по-своему с ума сходит, — примири­тельно сказал Юрка Смородинов, крепыш тридцати трех лет. — Главное — безопасности движения это не мешает...

На ближнее к двери сиденье вывалили хлеб, сало, кру­тые яйца и «подножный» корм: яблоки, груши, огурцы.
— Бедновато, — искушенным взглядом окинул стол- сиденье чревоугодник Семеныч.
— Кишка колбасу прикупить должен, — напомнил Смо­родинов. — А вот и он, легок на помине...
Гвоздев прямо-таки ворвался в салон.
— Мужики! — завопил он от порога. — Сплошная везуха: у Култышки (прозвище местного кооператора Култышкина) сын родился! Так он на радостях цену на пойло сба­вил, и вместо двух - гляди, три вышло! — и торжественно выставил бутылки «Три богатыря» и пластиковую емкость с минеральной водой.
— А колбаса? — перебил подозрительно прищурив­шийся Семеныч.
— А что колбаса? — беспечно отозвался Гвоздев. — Или пить, или закусывать...
— Да хватит тебе, — поддержал гонца и Мафаня. — Вон сколько всего... Ох, братцы, и посидим!
— «Курятину» еще забыл, — добавил Смородинов. — Угощаю: бесплатно! — и протянул пачку «Примы» него­дующему и некурящему Семенычу.
Мафаня привычно сковырнул пробку с номера перво­го из «Трех богатырей».
Новое действующее лицо появилось в автобусе, когда доехали до второй пол-литровки.
Дежурный механик, контролировавший выезд автотех­ники из парка, имел непривычно сочетавшееся имя-отче­ство: Марлен Иванович и не менее странную судьбу. То есть, поначалу-то в его жизни ничего странного и не было: родился, учился, служил срочную, а потом лет тридцать шоферил, причем за все годы не попадал ни в одну аварию и в автоколонне считался лучшим водителем. Долго имел личные «Жигули» и вдруг, ни с того ни с сего, года четыре назад, продал их совсем недорого и ушел на теперешнюю должность, значительно при этом потеряв в заработной плате. Попытки дознаться причины столь значительных пе­ремен в жизни пожилого — за пятьдесят лет — человека наталкивались на глухую стену молча­ния.
...Дежурный механик в автобусе поднялся вместе со своей дежурной поговоркой: «Ох ты, Господи Боже мой!» — которая знающему челове­ку могла сказать многое: о том же разыгравшемся в пояснице радику­лите или напомнившем о себе парал­лельно геморрое.
— Глотни, Иваныч, подлечи дорожные раны, — по пра­ву старшего предложил Семеныч.
— Да-а. Вы-то свое откатали, а мне еще сидеть,—вздох­нул Марлен Иванович и тут же сдался. — Ай, и грех не­большой — начальства нет. Плесни, — и бережно присел на мягкое кресло.
Откушав «богатырских» сто грамм, дежурный механик зажевал их бутербродиком с салом, от предложенной ми­нералки отказался и повернулся к Мафане:
— Слышь, Володька, у тебя «Москвич» на ходу?
— Ну? — утвердительно-вопросительно отозвался хо­зяин автобуса.
— Ты это... Не возьмешься меня завтра к матери в де­ревню докинуть? Картошки много уродилось, а рыть, ок­ромя меня, некому. Одна живет: был еще сын, брат Лешка, да помер.
— А на автобусе? — сразу спросил Мафаня.
— Дак потому и пришел: только что его на прицепе приволокли и завтра туда рейсов не будет. Серьезно обло­мался.
— Дорога паршивая, ехать далеко да с ранья. А я уж размечтался всласть отоспаться, — с сомнением размыш­лял вслух Мафаня, изыскивая аргументы в свою пользу.
— Юра, а ты? — перевел взгляд Марлен Иванович на Смородинова.
— Нет, не могу, — прямо отказал тот. — Завтра сами с утра на дачу.
К прижимостому Семенычу механик и обращаться не стал, а у Кешки-Кишки даже мотоцикла отродясь не бывало.
— Ох, ты, Господи, Боже мой! — простонал Марлен Иванович. — А мать-то с правления насилу дозвонилась, я пообещал.
— Вот! Чего за-ради было свой транспорт продавать, — назидательно произнес Семеныч. — Сейчас бы никому не кланялся.
— Тому дело прошлое, — ответил и поджал губы про­ситель.
— А и правда, Иваныч, может, наконец раскроешься, на кой фиг, технику сплавил и почто из-за руля на контрольный пункт пересел? — спросил Мафаня и предложил:
— При всех делишься своей страшной тайной, — и состроил ужас­ную гримасу, — так я тебя не только по утрянке с ветерком до бабки домчу, а еще и бутылку выставлю...
На такую щедрость и был способен в автоколонне разве что только Мафаня.
Дежурный механик задумался, ерзнул туда-сюда на си­денье.
— Смеяться будете... Да и не поверите сроду, — в нере­шительности произнес он.
— Это как расскажешь, — подбодрил Мафаня. — но толь­ко не ври, или, если уличу, на уговоре крест.
— Слово святое не погань, — предупредил Марлен Иванович, поерзал еще немного и вдруг отчаянно сбросил тон­кую кепчонку, обнажив мас­сивный, с глубокими залыси­нами лоб. — Бог с ним! Все равно эдакое всю жизнь в па­мяти утайкой не проносишь! Даже от жены таил...
— Давай-давай, — подбод­рил Мафаня. — За мной не зар­жавеет.
А Смородинов скомандо­вал, и Кешка разлил по новой стопке.
Марлен Иванович аккурат­но опорожнил свой стаканчик стекло видно — в будке наверху по телефону звонит, а еще кто-то из огромной бочки, на попа поставленной, глаза через прорезь пялит. и на секунду задумался, собираясь с духом. Собрался и начал:
— Было это почти пять лет назад. Как раз совпали у нас с братом отпуска, и решили мы на недельку махнуть к двоюродной сестре под Ростов на моей машине: одни, без семей. Бабы, конечно, по этому поводу маленько повыли, но потом смирились. Выехали засветло, рассчитали, что к ночи в «ворота Кавказа» и въедем. Да как бы не так: сначала километров на сто наплутали, а потом — ну с чего бы — кардан загремел. Остановились, полезли смотреть — крестовина, так ее и разтак, посыпалась. Давай голосовать... Да пока у одного хрена в запасе нашлась. Ободрал он нас, по такому случаю, знатно, да ладно — в отпуск ехали, деньжата были. Стали менять — сами знаете, как колготно туда лезть...
— Это, конечно, — не выдержал Мафаня. — Пока все игольчатые подшипники повыбьешь.
— Точно, — подтвердил рассказчик. — В общем, дело к вечеру, а мы чуть более полдороги одолели. Начали о ночлеге подумывать, но пока светло, все ехали. И вот, часам уж ближе к одиннадцать, останавливает нас на у-образном; перекрестке блок-пост ГАИ. Инспектор-сержант жезлом со светоотражателем махнул — ну, подрулили к ихней буд ке об полтора этажа с окнами во все стороны. Много их там, гаишников, набралось: один в документы фонариком светит, другой чуть поодаль, у лестнички, третий — через стекло видно – в будке наверху по телефону звонит, а еще кто-то из огромной бочки, на попа поставленной, глаза через прорезь пялит.
— По-милицейски это у них бойница называется, — опять встрял Мафаня в рассказ, и Смородинов слегка дви­нул собутыльника в бок: заткнись и не мешай!
— Пусть так, — согласился Марлен Иванович. — По­крутил инспектор-сержант документы — назад протягива­ет, козыряет: езжайте, значит, с Богом. А Лешка, брат, угля­дел, что за будкой блок-поста машины стоят. «Двадцатьчетверка» и, похоже, «Жигуль». И просит:
— Товарищ сержант, около вас заночевать можно? Мы свою технику к тем машинам подгоним и минут триста по- кимарим.
Сержант нахмурился:
— Не желательно...
Лешка свое опять, сержант говорит:
—Да вы хоть знаете, чьи это машины?
Тут я и вклинился.
— Какая ж, нам, — говорю, — разница? Они спят, и мы от­дохнуть хотим. Тем более, под вашим приглядом. В дороге-то, ночью, неровен час, и без ма­шины остаться можно, если не без головы.
— Ну, как хотите, — пожи­мает плечами сержант. — Можно, конечно, и заноче­вать, а лучше б, говорю, дру­гое место нашли.
И ушел, только все бормотал под нос, вроде: «Они-то спят, да сна б такого...» А дальше я не расслышал — мы парковаться по соседству с «Жигулем» — «семерка» это оказалась — по-тихому стали. Сиденья разложили, нужду справили — и на боковую. Заснули в момент.
Только посеред ночи будит меня хлопанье дверей ма­шинных. Думаю, какая ж сволочь в это время в сортир прется и с таким бубуханьем. Приподнялся, гляжу от «се­мерки» ко мне девушка идет, в свитере и брюках, и чего-то в руке держит. Наклонилась к окну и говорит:
— Купи у меня тормозной шланг, — а глаза у нее поче­му-то закрыты.
Лунатик, что ли, думаю. А вслух отвечаю:
— На хрена он мне сдался. И вообще, иди к себе и спать не мешай!
Она вдругорядь: «Купи...» Тут уж я разозлился и чуть не матом ее погнал. Не уходит все равно. Хотел было из ма­шины выйти, вдруг слышу голос мужской — и вроде из «двадцатьчетверки»: «Оставь его, раз не понимает». Тогда девушка и заявляет:
— Ладно, каждый своей судьбе хозяин. Только помни: сначала он, — и подбородком на спящего Лешку показы­вает, — а ты следом.
Да так, не открывая глаз, и ушла, и дверцей еще раз: хлоп!
Тут голос рассказчика прервался, и механик с усилием сглотнул.
— Чего ж здесь необычного? — встрял теперь Семе­ныч. — Пьяная была, да и весь сказ.
— Ты, друг, простой до невозможности, — аж обиделся Марлен Иванович. — Я до главного-то еще пока не дошел. Значит, заснул я опять. А утром сержант вчерашний будит — сами просили, как рассветет, — подымайтесь, ребята, в путь-дорогу. Продрали мы с Лешкой глаза, бежим на оп­равку. Глядь, на машинах-то по соседству все передки би­тые (а к нам они с ночи задом стояли). Я у сержанта спра­шиваю: мол, что это? В ответ как гаечным ключом в лоб:
— Машины аварийные. Не поняли, что ли? Вчера в кры­ло на скорости друг в друга как дались — в «Жигулях» баба не пристегнута была, так ей о переднюю стойку полчерепа снесло, весь свитер мозги забрызгали. В «Волге» супру­жеская пара, ну эти в ремнях были, да толку: рулевая ко­лонка сместилась и водителю баранкой всю грудную клет­ку раздавило, тоже почти сразу кончился. Зато жене его — хоть бы хны: очухалась через две минуты и давай в сумоч­ке копаться — дескать, вдруг мы туда уже лапы сунули! Что еще интересно — глянь, у «семерки» фара целехонькая осталась, а вокруг все железо разворотило...
Ух, как передернуло меня тогда, прямо чуть не закри­чал:
— Что ж ты, служитель правопорядка, нас не предуп­редил?
Ржет, скотина: я, мол, и так вам намекал, и эдак. Вино­ват, если сами тупые? Да и в чем проблема: автомобили пустые, трупы в морге, живая баба на попутке еще днем уехала...
В общем, заторопил я Лешку, сел он за руль, и мы пока­тили. А рассказывать брату про сон — да и сон ли это был, или что? — я не стал, нервировать не хотелось. Проехали мы уже солидно, солнышко припекать стало, а трасса не очень загружена. Лешка и поднажал. Смотрю, стрелка на спидометре за сотню зашкалила, я и говорю: «Полегче, брательник!» И как раз дорога под уклон пошла. Лешка по тормозам — а они почти не хватают, и тут с поперечной грунтовки перед нами «Кировец» выползает. Лешка ско­рости переключать, затем ручником — без толку. За ма­лым мы в трактор не влепились, да спасибо тракторист допетрил, что что-то не то, и сам по газам вдарил. Вот оно, счастье-то и судьба: мы только краску с дверей сцарапали и долго еще скорость гасили.
Отдышались, опять под машину, а там новый тормоз­ной шланг непонятно извернулся и об колесо терся. Как такое могло получиться — до сих пор ума не приложу. Тут я Лешку и попытал, не видал ли он чего во сне.
— Видал,— отвечает. — Баба какая-то в свитере ко мне подходила и тормозной шланг купить предлагала.
— Ну, а ты?
— Сразу по матери послал.
— Больше-то она тебе ничего не говорила?
— Да нет...
Признаться, струхнул я тогда. Это, выходит, душа погиб­шей, незахороненной еще, к нам приходила, знак беды по­давала. А вторая душа ее от нас увела. И еще: а ну, как вышел бы я, да стал торговаться, да коснулся бы... не знамо чего... А не утянуло бы меня раньше времени в мир иной?
Рассказчик выдержал солидную паузу, во время кото­рой обвел взглядом поочередно всех слушателей, и про­должил:
— Шланг-то тормозной у нас в запасе точно был. По­ставили — вскорости и до Ростова, который на Дону, доеха­ли, а там и до сестры. Пока гостили, этот вещий сон... не то, чтобы забылся, а остроту потерял, и обратно ехали мимо блок-поста, я уже с ухмылкой о той ночи вспоминал. Толь­ко месяца через два брат на своем «Жигуле» — у него ноль-первая была, еще итальянской сборки, на повороте с управлением не справился и — насмерть. ГАИ расследо­вали — говорят, тормозной шланг лопнул.
Вот, схоронил я Лешку, да сразу свою машину-то и про­дал. И верьте — не верьте, тридцать лет до того за баранкой просидел, всякий транспорт водил, а здесь как в рейс, меня колотун бьет. Боюсь... Крепился-крепился, ведь понимаю, ерунда все это, скорее всего, да вдруг не ерунда? Пожить- то еще охота. Так с автобуса и ушел...
— Струсил, значит? — не вытерпел Мафаня.
Марлен Иванович промолчал, а за него философски ответил Семеныч:
— Это как сказать. На его месте, может, и я бы машину продал.
— Мистика! — подал голос и Кешка-Кишка.
— А ты в ней много понимаешь? - неожиданно напус­тился на него Смородинов. — Вот, помнишь, у нас зимой женщина приходила, бывшего бухгалтера вдова, просила могилу помочь копать? Его-то похоронили, а она портрет с венков дня через три забрала — я, говорит, на памятник маленькую фотографию прикреплю, а этот снимок уж больно удачен. И через месяц тоже в ящик сыграла: уво­лок, говорят, ее покойник к себе через фотографию. Мис­тика, да?
— Случайность, — неуверенно отпарировал Кешка.
— Через зеркало, если его не завесить, пока покойник еще в доме, он тоже может навредить: увидишь его там живого — с ума сойдешь, — заявил Семеныч.
Марлен Иванович неожиданно издал звук — что-то сред­нее между рыданием и всхлипыванием, схватил бутылку с водкой и налил себе стаканчик, нещадно выбивая дробь горлышком о граненый край. Потом разом вымахнул со­рокаградусную в рот, проглотил, закусывать не стал и заж­мурился на несколько секунд. Затем тяжело выдохнул че­рез сложенные буквой «о» губы.
— Так смотри, завтра часикам к шести жду, — напом­нил он Мафане, наконец, обретя дар речи. И со своей веч­ной присказкой: «Ох, Господи, ты Боже мой» спустился со ступенек автобуса, взяв направление на диспетчерскую.
С полминуты в автобусе господствовала неприятная ти­шина, которую веселый Мафаня додумался нарушить гром­ким испусканием газов, за что был нещадно в три глотки обматерен выбежавшими из автобуса собутыльниками.
—Ума нет — считай, калека! Взрослый детсад! Так бы и переехал на месте! — дольше всех возмущался Семеныч.
— А-а, ладно. Все это, братцы, ерунда без постного мас­ла, — ответствовал ему Мафаня, непонятно что имея в виду: мистическую историю, рассказанную Марленом Ивано­вичем, или свой глупый поступок. — Сплюнь, разотри, за­будь. Разливайте лучше еще по одной.
Они разлили и выпили. И даже еще не по одной...