Завадовский Леонид
БУДЕМ ЛЮБИТЬ ЛИТЕРАТУРУ БОЛЬШЕ, ЧЕМ СВОЁ САМОЛЮБИЕ
Выступление на заключительном совещании воронежских писателей
Мне хочется коротко сказать относительно доклада тов. Нусинова: я чувствую, что от доклада повеяло каким-то свежим ветром и я лично ощущаю, как сразу пришли в движение частицы нашей организации, как восстанавливается нарушенное сцепление и они начинают приближаться друг к другу.
Относительно выступления тов. Пескова: если действительно стенограмма от 11 сентября так долго лежит у него на столе, она может приобрести такое трагическое значение. Но надо сказать, что в ней есть много такого, что сейчас кажется абсолютной чепухой. Все это было вызвано некоторыми бытовыми особенностями в нашей организации. Мы знаем, что нередки случаи, когда два друга готовы отдать жизнь друг за друга, иногда могут так рассориться, так оскорбить друг друга, что со стороны покажется, что они уже не могут жить вместе, а в результате, они все-таки близкие друзья. Мы знаем случаи из ссылки, когда люди, бывало, перессорятся и неделями не разговаривают, не исключая и наших больших вождей — Дзержинского, Рудзутака. Люди друг другу надоедают до такой степени, что между ними возникают прения, потом это проходит и опять забывается.
Действительно, много лишнего было сказано. Я говорил с Иосифом Марковичем, что, к сожалению, мы не всегда умеем сдерживаться в полемике, я думаю, что постепенно мы придем к такому положению, когда эти недостатки будут устранены и мы станем бережнее относиться друг к другу, и в своих спорах начнем говорить по существу, не допуская излишеств. Я смотрю на то, что произошло в отношении излишеств, что это чепуха, что все излишества. допущенные по моему адресу, предать забвению й не вижу препятствий к дальнейшему сотрудничеству. Все то, что предшествовало сегодняшнему собранию, мне кажется каким- то нехорошим сном.
Я не буду касаться этого подробно, нечего повторяться, почему это произошло и к чему привело во внутренней жизни нашей организации в смысле творческой работы.
Я очень давно говорил с товарищами и очень много думал над тем, что особая опасность была тогда, когда существовал журнал, когда печаталось все, что только человек ни написал, потому что на это толкало отсутствие материала, журнал должен выйти, материала нет и просят: дайте что-нибудь литературно сделанное. В другой раз это, может быть, не подошло, а сейчас подходит. И совершенно правильно, что эти журналы сейчас заменили сборниками и дают возможность организации выступать со своими произведениями в этих сборниках. Сейчас это положение сильно смягчилось, но все-таки остается, потому что и у сборника есть какие-то сроки, правда, не такие крайние, но есть. Здесь опасность существует, но в меньшей степени.
Надо поставить перед собой задачу — предъявлять более повышенные требования к материалу. (Тов. Нусинов — к сборнику тем более). И тем более, совершенно правильно. Положение иное, поскольку срок несколько более продолжительный. (Тов. Нусинов: в этом году срок задан историей).
Что касается нашей внутренней творческой сработанности и помощи, здесь особенно неблагополучное положение. Это неблагополучное положение создается благодаря тому, что повседневно товарищи сталкиваются друг с другом, иногда теряют уважение друг к другу, иногда чувствуют недовольство друг к другу. Все сошлись здесь — и при чтении рукописи привносятся эти личные взаимоотношения до некоторой степени, получаются неправильные суждения, иногда, может быть, создаются некоторые группировки, иногда это возникает помимо этих группировок, но как бороться с этим видом опасности, — я себе не представляю. Нельзя заставить людей меньше ссориться. Можно призвать людей к большему вниманию, к большей товарищеской чуткости, к более товарищеским отношениям и только — других средств не может быть.
И в смысле организации этого сборника есть недостатки, которые объясняются, может быть, отсутствием опыта. Сборник считается собранным давно, а в результате в последний день материала нет, материал сдан в печать, а работа над ним продолжается, что не особенно полезно, если вещь находится в работе, когда должна идти в печать. В это время трудно давать помощь, консультацию, совет (голос: поздно), не поздно совсем, но коренным образом переработать вещь трудно.
По отношению к рассказу Сергеенко вы меня упрекнули, почему ж ему не помог, потому, что буквально из печати взял ее для прочтения. Сборник был готов и я представлял себе, что можно дать только рецензию. В дальнейшем мы учтем этот опыт, чтобы можно было избежать ошибок.
Для того, чтобы повседневно участвовать в работе каждого, нужна большая близость между товарищами. Я знаком с повестью Михаила Яковлевича, он меня раньше знакомил, я брал вещь Василия Дмитриевича, а многие мелкие вещи я читал в первый раз и отсюда произошли некоторые недоработки из-за неопытности и не совсем правильного подхода к организации Альманаха. Мы это учтем и будем внимательны друг к другу и к Альманаху.
Я лично не сомневаюсь в том, что наша организация является такой, которая уже дала, а тем более даст хорошие произведения. У всех есть написанные вещи, у кого больше, у кого меньше, а если есть хотя бы одна вещь, то это уже писатель. У более счастливых готовых вещей больше, у других меньше, у одних более удачные вещи, у других менее удачные и ничто не могло вызвать тех недоуменных вопросов, того недоверия, о котором говорил тов. Песков. Он или преувеличил в своем покаянном слове эти настроения, но такого недоверия как это, по-моему, не может быть.
По-моему, речь может идти об одном: в какой степени у каждого в отдельности идет работа, успешно или неуспешно. У одного неудачу можно отнести за счет меньшей одаренности, у другого затруднение в бытовых условиях, оказывает влияние настроение, а, может быть, и более сложные обстоятельства. Этого мы не знаем, к сожалению, а знать должны, почему тот или другой товарищ работает успешно или неуспешно, и должны стараться ему помочь. Я не говорю о помощи материальной, а о помощи моральной.
Кстати, я должен сказать о группах, которые когда-то существовали в Москве и Ленинграде, о которых с такой грустью вспоминает тов. Федин и сожалеет, что эта славная традиция исчезла. Что писатели не только в широких кругах старались прочитать свою вещь до печатания, но и в тесном кругу товарищей. Всегда существовали. Здесь четверки, там пятерки, которые обязательно во время работы читали друг другу свои вещи. Я сам начинал работу в тесной группе писателей, по своей индивидуальности не совсем сходных со мной, как Кузнецов, Новиков-Прибой, Низовой. Они в течение нескольких лет не выпустили ни одной вещи, которой я в какой-то степени не участвовал и это было настолько необходимо и полезно, потому, что каждый из нас знал, что может сказать искренне и правдиво. Иногда бывало так, что ругать не за что, а мы говорили — надо ругать, чтобы найти плохое и предотвратить близкого товарища от ошибок, какие будет поздно исправлять, когда его произведение будет напечатано типографскими знаками.
И случалось так, что вещь напечатана и раскритикована. Товарищ нами недоволен, значит мы просмотрели, проглядели, а ведь я вам читал. Давайте и мы воскресим эту традицию. Я не настаиваю на декадниках, я сам лично прошел никитинские и Окуневские субботники и пользы от них не видел. Это были литературные салоны, где людям давали путевки в литературу, там острили свои силы критики, но это было не совсем полезно. Лучше тесная группа писателей, здесь всегда можно найти хороший совет.
В этой группе легче всего показать неготовую вещь, я бы не сказал — сырье, но вещь, находящуюся в работе. Сырье читать бесполезно, я сам часто не могу ездить сюда, но настоятельно всегда приглашал к себе. Почему ко мне нельзя приехать. У меня удобно ночевать, можно прожить несколько дней, чаю попить с вареньем, а мне надо вставать в 3 часа утра и весь день не спать. Михаил Яковлевич ко мне приезжал и я очень жалею, что товарищи не приезжали ко мне чаще. Я скромного мнения о своих силах, но опыта у меня больше. Пусть я скажу два слова ошибочных, а одно будет неошибочное. В этом отношении я в большой претензии по отношению к товарищам. Но и я с удовольствием приеду, когда вы назначите читку.
Дальше здесь говорилось в отношении критики и самокритики, относительно критики, а самокритика, я думаю, входит сюда, настолько назрел вопрос, что повторяться не следует. Действительно: "Литературная газета" этот наш родной орган, печатает что угодно, а вот отзыва о вышедших сборниках я там не нашел. Краевые сборники выходили, а отзывов нет. Это положение совершенно нетерпимое. Товарищ Сталин совершенно правильно сказал, что замалчивание — это тоже критика. Да еще какая критика,
критика. Да убийственная мы пишем, а оценки нет. Иосиф Маркович должен этот вопрос поднять по-настоящему, чтобы "Литературная газета" от времени до времени отводила место критике краевой литературы.
(Тов. Нусинов — я раньше всего буду бороться за то, чтобы отвоевать в "Литературной газете" место для своих статей о воронежских писателях).
Я должен сказать, что со всей искренностью приветствую данное событие. Давайте еще теснее сплотимся в творческом смысле. Нужно больше заботы о товарищах, надо забыть о мелочах, какие были за этот период. Будем любить литературу больше, чем свое самолюбие! (Аплодисменты).
Я пишу повесть о сельской учительнице, думаю довести ее с 19 года до последних дней. У меня по поводу этой повести возникли некоторое мысли, стало очень трудно работать, но я думаю эти трудности преодолеть. Она написана наполовину, возможно, придется перестроить ее композицию, но времени достаточно и я думаю, что я ее успею закончить в срок, это единственное, что у меня может быть. Теперь ни на что другое я размениваться не буду. Могу сказать, что вещь находится в работе и наполовину сделана.
2.12.1936 г. г.Воронеж.