Когда солдат плачет
В начале декабря 1942 года на Калининском фронте, у города Белый шли упорные бои. Наша бригада действовала совместно с добровольческой Сибирской дивизией. Я, 19-летний танкист, с двумя кубарями лейтенанта.
Неудачи начались еще до атаки. Одна тридцать четверка — средний танк, провалилась в болото, когда часовая стрелка неумолимо приближалась к урочной цифре. Вижу, как мрачнеет лицо комбрига, подполковника Артамонова...
Танки идут в атаку в шахматном порядке.
Доходим до линии, где залегли роты сибиряков. Короткая остановка для посадки десанта. Десятка полтора автоматчиков, молодых ребят, в белых маскировочных халатах, быстро подсаживая друг друга и балагуря, облепили машину. Кто примостился сбоку на крыльях, кто сел сзади на жалюзи.
Теперь — полный вперед на укрепления врага. А огонь оттуда все усиливается.
Скорей к вражеским окопам! Только тогда обнаружится главное преимущество танков перед обычными пушками: тяжелый вес и маневренность.
Стальные подвижные крепости будут давить технику и живую силу врага, сеять панику. Да если и фашистские танки выползут, не страшно: наши танки Т-34, не говоря уж о КВ, сильнее! Десятки танков с крестами на боках видел я своими глазами на поле под Белым. С оторванными башнями, с развороченными пушками, с разорванными гусеницами. Кричу башнеру-заряжающему — маленькому, хрупкому Антонову, который по возрасту годится мне в отцы, только одно слово: «Заряжай». От залпов наших пушек во вражьем стане взлетают вверх раскованная земля, разрушенные дзоты. Танки бьют с ходу и с коротких остановок.
В танке видимость вообще плохая, а тут, как назло, наступающим бьет в лицо ветер, поземка с крупками снега.
На мгновение высовываюсь из люка: теперь и видно, и слышно гораздо лучше. Все гудит и сотрясается. Но что это? Впереди ярким факелом вспыхнула тридцатьчетверка. В голове вихрем проносится мысль: «Горит Трунов! Комроты!».
Слева по вспышкам определяю цель. Пушка! «Антонов! Осколочным!» Один выстрел, другой... «Получайте, гады!» Вспышки слева прекратились...
В стальной коробке холодно, но мне жарко, и я расстегнул свою серую длиннополую шинель. Вижу, что и Антонов взмок. Замечаю, что механик-водитель взял курс куда-то вправо. Кричу ему: «Ваня, Трунов горит! Не подставляй бок! Держи прямо!»
Танки — артиллерия скоростей, артиллерия мгновений. Опоздаешь на секунду — сам станешь мишенью! И я опять нажимаю на гашетку, выпускаю снаряд за снарядом.
В прицельное приспособление замечаю, что теперь уже справа от моего курса вспыхнул и остановился Т-34. Знаю, что в этой головной машине наш комбат, отважный человек с орденом Красного Знамени на груди. Теперь впереди танкового батальона, а может быть, и всей бригады мой танк.
«Неужели не дойдем. Ведь вот они! Иван, четвертую!». Страха не было, было неистовое желание давить, расстреливать фашистских извергов. «Вперед, вперед!»
Вдруг снаряд разворотил трансмиссию. Машина остановилась. Моторная перегородка, сорвавшись с болтов крепления, ударила меня по спине. Мотор горел как бы нехотя: голубовато-желтые струйки огня лизали его со всех сторон. «Огнетушитель!». Второй снаряд, влетевший в башню, потряс машину, убил Антонова, искалечил меня. Снаряды пощадили только сидящих внизу земляков — ивановцев Даниловых...
Задыхаясь в дыму и пламени, отдаю последний приказ: «Покинуть машину!» Левой, сильно израненной рукой, из последних сил дергаю крышку верхнего люка и с трудом вываливаюсь из танка. Танко-шлем остался висеть на проводах, включенных в переговорное устройство. Кровь хлещет из обеих рук, ноги, с лица. Отползаю немного к какому-то маленькому оголенному кустику. Пытаюсь индивидуальным пакетом унять кровь на правой руке. Бесполезно...
Стонали земля и небо. Впереди догорали два Т-34, почти рядом в пламени и дыму стояла беспомощная, как и ее хозяин, недавно грозная машина. Немного сзади в небольшой лощине виднелся подбитый КВ. У богатыря заклинило башню, и танкисты пытались на ходу устранить неисправность. А около КВ, как ребенок около взрослого, стоял маленький легкий танк Т-70 и из лощинки, как из укрытия, бил из своей крохотной сорокапятки по гитлеровцам.
Различаю темные силуэты и других остановившихся машин. Замечаю несколько убитых автоматчиков, разметавшихся, словно в бреду. Вижу солдата маленького роста. Ухо его солдатской шапки наполовину срезано: большой осколок вошел прямо в висок. Снег на шее уже не таял, и окоченевшие руки по-прежнему сжимали автомат... А моя тридцатьчетверка горит: пламя над машиной метра в три высотой, в левом боку башни виден зияющий провал. «Болванкой, гад... Из крупнокалиберных»...
Затрещали патроны, не выпущенные по врагу, ухнули раскалившиеся снаряды и топливные баки с газойлем— многотонную башню подняло вверх и, как пушинку, сбросило на землю... Вот и все. Вместо двигающей и стреляющей, живой машины груда обгорелого, закопченного металла!
Не вижу всей картины разыгравшейся битвы. Но для меня ясно главное: немецкие танки не прошли, не пройдет и пехота. Скоро живые подберут мертвых, помогут раненым. Танки, сердито ревя моторами и лязгая гусеницами по замерзшей земле, вернутся на исходные позиции. А некоторые останутся стоять на месте...
Ползу назад. Думаю: «Почему так случилось? А может быть, фашисты перехитрили нас, успели подбросить артиллерию и хорошо пристрелять местность на направлении главного удара?» Вопросов рой, а ответов — ни одного.
Ползти становилось все труднее. Пытаюсь делать это на спине. Разум никак не хочет мириться с тем, что на правой руке вместо пальцев торчат косточки.. В голове в сотый раз всплывают картины виденного: горящие танки, любимый комбат, заряжающий Антонов, автоматчики в белых маскировочных халатах, солдат с автоматом в руке... Ошеломленный всем увиденным и тем, что со мной произошло, не чувствую ни боли, ни леденящего холода, ни бьющий в лицо поземки. Нервы мои сдают, горло сжимают спазмы, я глотаю слезы. Сознание теряет ясность. Перед глазами пляшут какие-то цветные круги, и я бессильно опускаю голову на снег...
В марте 1943 года, когда солнечные лучи начали ласково пригревать землю, прочитал я, лежа на госпитальной койке, сообщение о том, что освобожден город Белый.
Как жаль, что это произошло без меня!
После демобилизации окончил Воронежский пединститут и с 1947 года стал работать учителем истории. Двадцать семь лет он посвятил работе во второй средней школе: был учителем истории, завучем.
Его педагогический труд был отмечен званием «Отличник народного просвещения». Влюбленный в историю, Дмитрий Васильевич стал известным усманским краеведом.
На ротяжении всей жизни Д.Комяков сотрудничал с районной газетой, писал статьи на военно-патриотические, педагогические, историко-краеведческие и другие темы.
За активное участие в общественной жизни города, многолетнюю педагогическую, просветительскую и краеведческую работу, плодотворное сотрудничество с редакцией газеты «Новая жизнь» в мае 1997 года Д.В.Комякову было присвоено звание «Почетный гражданин города Усмани».