Проза

АННА КИСЕЛЕВА: ПЕДАГОГ, ДЕПУТАТ, ПИСАТЕЛЬ

19 декабря 2001 года исполнилось 95 лет со дня рожде­ния советского писателя Анны Николаевны Киселевой.
Она всю свою жизнь посвятила людям, а точнее — де­тям. 33 года отдала Анна Николаевна педагогическому труду. Ее работа была высоко оценена: в 1947 году А. Киселевой присвоили звание Заслуженного учителя школ РСФСР, в том же году за достигнутые успехи и отличные результаты в воспитании учащихся министр просвещения РСФСР А. Г. Калашников награждает ее Почетной грамотой.
А мно­гочисленные письма, присланные из разных концов стра­ны с выражением благодарности за труд учителя, служат подтверждением того, что Анна Николаевна Киселева была незаурядным педагогом.

Талант часто бывает много­гранным. Неординарное педаго­гическое дарование сочеталось в этом человеке с талантом писате­ля и драматурга. 9 книг, более 25 опубликованных рассказов, 2 премированные пьесы это под­тверждают.

Анна Николаевна Киселева вышла из самых низов — из бед­нейшей батрацкой семьи. И дос­тигла высочайших вершин: Заслу­женный учитель, член Союза пи­сателей с 1957 года, драматург, де­путат Верховного Совета двух созывов (1947 и 1951 годов).
Несомненно, очень интерес­но проследить такую неординар­ную судьбу, необычную жизнь необычного человека. Незауряд­ной личности, наделенной талан­том, умом и добрым сердцем. Но, в то же время, Анна Николаевна — человек своей эпохи. Она об­думывает и анализирует все ис­торические события своего времени. Они проходят через сердце, душу и воплощаются в ее книгах.

Трудно писать о человеке, которого никогда не видел (я родилась уже после смерти бабушки), но который близок тебе и дорог. Я ношу имя писательницы, родные утверж­дают, что и внешне очень похожа на нее. Справедливо при­нято считать, что молодое поколение в долгу перед стар­шим. Поэтому долг и честь требуют рассказать об Анне Николаевне Киселевой, осветить ее след на земле.

Все мы мало знаем о своих предках. Но один эпизод в нашей семье помнят и чтут. Не так давно младшая сестра Анны Николаевны Киселевой, Мария, написала в письме: «Помните, каким был ваш прапрадед умным и душевным человеком. Живите по совести, как он жил». Забрали мое­го прапрадеда на войну, а дома осталась красивая молодая жена с сыном-первенцем. В деревне квартировал гусар­ский полк. И какой-то офицер соблазнил красивую солдат­ку. Родилась девочка Дуня, свекровь их в хлев выгнала, там и замаливала свой грех моя прапрабабушка. А когда сол­дат вернулся домой, всей деревней встречали его у околи­цы с «доброй вестью». Развлечения ждали — как муж бу­дет убивать неверную жену. За такое в деревне действи­тельно убивали! Неизвестно, что передумал солдат, пока шел к родному дому. Но вошел он туда, где жена обмерла под образами, в последней надежде ища защиты у Бога, — с твердым решением о милосердии. Поцеловал мать, сына, взял на руки девочку, посмотрел и сказал: «Красивая девка будет». И жене: «Вылазь, чего спряталась. Бить не буду. Жить будем, детей растить. И мы там не так жили. Не по совести».
Так получилось, что прямого родства с прапрадедом у нас нет. Но, воспитывая своих детей, он научил их жить по совести.
Семья была большая, дружная и крепкая. И бабушка Дуня до са­мой смерти своей матери не по­дозревала, что она в этой семье не родная.
Нравственный закон: жить по совести самому, а уж потом и с других спрашивать, остался глав­ным принципом жизни. И во мно­гих письмах Анны Николаевны к дочери, в ее дневниках эта мысль постоянно присутствует: «Если неудача, ищи причину в себе».
Именно поэтому Анна Нико­лаевна никогда ничего не требо­вала для себя, и не умела, и не счи­тала себя вправе требовать.

***

Семья Киселевых родом из де­ревни Нижняя Ведуга Воронежс­кой губернии. Родилась Аня 19 декабря 1906 года ранним морозным утром. Когда она появилась на свет, ударили к заутрене колокола и бабка-повитуха сказала: “Ишь, какая звонкая будет!»

Мать Анны Николаевны, Дуня, выросла в многодетной семье и вышла замуж, точнее, ее выдали замуж в 14 лет. Жениху Николаю было в ту пору уже 26 лет, он работал пекарем в Воронеже. Приехав домой на праздник, углядел красивую девушку на посиделках и заслал сватов. Родите­ли Дуни согласились сразу. Главная причина—то, что Николай был единственным сыном в семье. Семьи тогда были многодетные, жили чаще всего все вместе. Есть гото­вили молодухи на такую огромную семью в двух-трехведерных чугунах, надрывались, и к 30 годам становились старухами, не знающими, куда положить ночами натру­женные руки, болевшие нестерпимо.

 У молодых одна за другой родились 4 девочки. Сейчас говорят, что при царе среди крестьян жили плохо одни без­дельники и пьяницы. Мои предки ни теми, ни другими не были. Прабабушка Дуня умерла в 72 года, так и не узнав вкуса водки и самогона. Николай выпивал только по вели­ким праздникам, отдавая дань традиции, а не желанию, и в последние годы жизни не пил вообще. Тем не менее, се­мья жила в ужасающей нищете. И прежде всего потому, что по тогдашнему закону землю на девочек не давали, и ели они ничуть не меньше мальчиков.
От безземелья и нищеты Центральной России молодая семья уезжает на поиски лучшей доли и — главное — зем­ли. Сначала — в Казахстан, а потом в Сибирь.
Ане тогда было 4 года. Путешествие она помнила очень смутно. И запомнились ей не огромные сладкие арбузы, которых в Казахстане поели вволю, а скачущие всадники на фоне кровавого степного заката, когда переселенцы ос­тановились на ночлег. Тревожное ожидание: зачем к ним скачут эти люди, что будет, ведь они чужие в этом краю; закат, полыхающий зловещими красками, и хозяева этой земли, все в черном, говорящие на непонятном наречии — все это врезалось в память впечатлительной девочки.

Ни в Казахстане, ни в Сибири переселенцев никто не ждал. Землю дали только нескольким более зажиточным семьям—8 из 34 приехавших. Поэтому Николай возвра­щается к ремеслу пекаря. Семья селится в Барнауле, в кро­шечном домике рядом с пекарней. Воспоминания о жиз­ни в Барнауле у Ани уже более ясные и осознанные.

В те годы в жизнь девочки вошла первая и самая крепкая любовь на всю жизнь—любовь к литературе. В семье появ­ляются первые книги. Мать Ани была неграмотна, а отец окончил церковно-приходскую школу. Он покупал и прино­сил домой книги, которые читал семье длинными вечерами. Это были лучшие, запомнившиеся на всю жизнь моменты Аниного детства. Дешевенькие бульварные романы типа «В пещерах Лейхтвейса» были не только первой любовью, но и окном в другой мир, дали толчок развитию воображе­ния девочки. Отец не только читал книги, но и по ним учил своих детей грамоте, показывая любознательным девочкам буквы, а складывать их в слова они научились сами. Николай много работал, жена ему помогала, но жили все равно очень бедно, деньги копили, чтобы купить свой домик. Другим ярким воспоминанием детства были наря­ды дочерей хозяйки пекарни. Девочки не водились с деть­ми работников, только изредка выходили показать новые платья. И это было как видение, как воплощение мечты.
Из игрушек у Киселевых были бабки, ляльки — осколки разбитой посуды и тряпичные куклы. Мелкие лоскутки девочкам давала соседка-портниха. Их берегли, как зеницу ока. Но жизнь семьи Киселевых была далеко не самой ни­щенской, многие жили еще хуже.
Деньги, которые Дуня складывала за божницу, давали надежду на лучшее будущее, это согревало и освещало их существование. Но судьба бывает иной раз беспощадна. Грянула война 1914 года. Николая забрали в армию, моло­дая жена осталась одна с тремя маленькими дочерьми (одна девочка умерла). А было ей тогда чуть за 20 лет. И судьба тут же приготовила ей еще один удар — случился страш­ный барнаульский пожар 1914 года, который уничтожил полгорода.

«Загорелось где-то в центре, но поднявшийся ураган­ный ветер перебрасывал пламя с улицы на улицу. Дуня металась по дому, не зная, что спасать. Роскошные черные волосы рассыпались по плечам. Маленькая Маша цепля­лась с плачем за юбку матери, которую не могла сжать детская ручонка, ибо от первоначальной ткани на юбке ничего не осталось, заплата на заплате сделали ее толстой и грубой, и девочка никак не могла ухватить эту дерюгу по­крепче. А мать все пыталась спасти мешок белой муки, которую она так берегла! Только по большим праздникам дети видели белый хлеб. Выгнал их из дому солдат.
— Солдатик, милый! Помоги ради Христа! Вынеси ме­шок с мукой!
— Какой мешок! Говорю, уходите! Сгорите!..
Стало темно и нестерпимо душно. Черные тучи дыма заслонили солнце. Песок и пепел бешено крутились в воз­духе. Огненной метелью летели искры и даже головни. Баг­ровые космы пламени зловеще метались кругом. Огнен­ные столбы вырывались к черному небу. Мать опомни­лась, остановилась, громко ахнула и закричала:
—Дети! Дети! Где вы! Скорей ко мне! Дым, песок ме­шали ей видеть.
Мать остановилась над обрывом, задыхаясь от песка и дыма, скликала детей:
—Паранька! Егорка! Варька! Бегите вниз к воде! Маша! Где Маша? — а сама держит Машу за ручонку... Всю ночь провели в Оби, сидя на мелководье, мочили в воде тряпки и накрывались, спасаясь от летящих искр. Становилось все темнее, было нестерпимо душно и жарко: горели дома на набережной и скарб, наваленный над обрывом. Сверху доносился непрерывный гул пожа­ра, грохот обваливающихся крыш, с треском падали теле­графные столбы. Временами раскаленные докрасна же­лезные листы с крыш, подхваченные ураганом, проноси­лись над головами людей и с шипением падали в реку. Ис­кры зажигали на людях одежду. Река, встревоженная вет­ром, бушевала. Волны с пеной накатывались на песчаный берег». Это отрывки из повести А. Киселевой «Варькино детство».

Вышла повесть в Западно-Сибирском издательстве в 1973 году, в год смерти автора.
Когда пришли авторские экземпляры, Анна Николаевна была тяжело больна, никого и ничего не узнавала, повтор­ный инсульт она пережила лишь на месяц. Но иногда к ней почему-то возвращались память и сознание. В один из та­ких моментов она взяла книгу, лежащую рядом с кроватью на тумбочке, и заплакала. Гладила лицо девочки, изобра­женное на обложке книги, и по лицу текли слезы. Она уже ничего не могла сказать, и можно только предположить, что сознание вернулось ясным и ярким, что перед мыс­ленным взором в эти последние перед смертью дни про­неслась вся жизнь, которая начиналась вот так, как в пове­сти. Что горькое и трудное детство вернулось к ней книгой в последние мгновения жизни, и она пожалела ту хрупкую босоногую девочку, которой столько всего выпало на долю!

Заканчивается повесть так: «Надолго запомнится Варь­ке это смущение брата, который остался единственным мужчиной в семье и не знал, как помочь матери прокор­мить остальных детей. Запомнится барнаульский пожар, обгоревшие трупы, голод и нищета, Но ни Варька, ни Се­режа, ни мать — никто еще не знал,что скоро-скоро вспыхнет над Россией другой пожар, и в очистительном его огне сгорит и развеется по ветру старая жизнь. Шла осень 1917 года...»

Позже, размышляя о роли революции в судьбе своей страны, она напишет в дневнике: «Революция и гражданская война — противоестественное состояние человеческого обще­ства, в мирные дни трудно себе представить, что нормальное существо, наделенное способ­ностью любить, растить детей, восхищаться зорями и березка­ми, может доходить до такого состояния: убивать, планировать убийства, радоваться числу убитых!.. Но не надо доводить народ до революции» Но, тем не менее, Анна Николаевна все- таки считала революцию «очи­стительным огнем».

В Барнаульском пожаре у семьи Киселевых сгорело все. Остались лишь одежда, в кото­рой выскочили из дома, да кош­ка Мурка, которую унесла от лютой смерти младшая сестра Ани Маша. Когда утром шли попепелищу, видели жуткую картину: сгоревших заживо лю­дей, животных. При Ане перевернули, девочку, ее ро­весницу. Спинка превратилась в головешки, а лицо и ру­чонки, сжимающие деньги, остались целы. Видно, сунули ей деньги и велели бежать к реке, да не добежала.

Дальше Киселевы жили в землянке. На пепелище рас­копали кое-какие куски обгоревших тряпок, из них сшили подобия лоскутных одеял. Старшая сестра Ани, Степани­да, вспоминала: «Да где же мы там спали?! Нас четверо, а землянка четыре квадратных метра». Кормились тем, что ходили в лес, вязали березовые веники и продавали по ко­пейке пара. А впереди была долгая, лютая и голодная си­бирская зима. Поэтому пришлось детей отдать «в люди».

Таким образом, Анина трудовая жизнь началась с семи лет. Тогда ее впервые отдали «в няньки» более зажиточно­му крестьянину в другую деревню. Своего первого «уче­ника» Антошку она вспоминала часто, и в повести «Варь­кино детство» оставила ему настоящее имя и «дымчатые, как у котенка, глаза».
Если бы не революция, Ане, дочери батраков, была бы одна дорога — тоже батрачить. И ни талант, ни яркое вооб­ражение ее от этого не спасли бы. Ведь и ее мать, Евдокия, была очень талантливым чело­веком. Но все ее таланты проявились в старости, когда гла­за почти перестали видеть, а натруженные руки — слу­шаться. Главное дело жизни было сделано: дети выросли, определились, в семье наконец-то появился достаток, а у нее — свободное время.
И она начала талантливо рисовать. Чаще всего — чело­веческие лица. Читать она научилась после 50, чтобы са­мой прочесть любимого Толстого.
Трудно поверить, но неграмотная деревенская жен­щина самостоятельно собрала приемник и слушала через наушники Москву в далекой Сибири! Она прекрасно знала лес, растения, разбиралась в травах. Она могла бы стать ботаником, ученым или художником. Но стала только хо­рошей матерью, передав детям все самое ценное: добро­ту, верность и стремление к познанию.

Всему на свете бывает ко­нец, даже войнам. Когда Нико­лай наконец-то вернулся с вой­ны, единственный путь для се­мьи был в деревню, к земле.
Поучиться в церковно-при­ходской школе детям почти не пришлось. Закончила ее только самая младшая — Маша. Все знания Аней были получены самостоятельно. С 11 лет начи­нается ее близкое и глубокое зна­комство с литературой. Почему с 11? Тогда конфисковали ог­ромную библиотеку местного батюшки и передали книги сель­ской избе-читальне. С точки зре­ния батюшки это, конечно, был акт вандализма, но для Ани это был самый драгоценный пода­рок новой власти.
Теперь все свое свободное время она посвятила книгам, став чуть ли не самым гра­мотным человеком в селе. И начитанную девочку впер­вые посылают учиться. У меня есть удостоверение, напи­санное красивым каллиграфическим почерком: «1920 год. Удостоверение. Предъявительница сего Анна Николаев­на Киселева есть действительно член Средне-Краюшкинской сельскохозяйственной производительной коммуны «Муравейник», командируется на курсы красных учите­лей в село Тальменское в Тальменский райотдел народ­ного образования».

Это были шестимесячные курсы ускоренной подго­товки учителей для сельских начальных школ. В Тальменском Ане предложили нечто вроде экзамена. Направление уже служило гарантией поступления, но знания проверить, очевидно, было нужно. К тому времени она хорошо знала русскую классическую литературу, грамотно писала, но о таких науках, как химия и геометрия, даже не слышала. От этого экзамена у нее надолго осталось чувство обиды. Ее спросили о Пушкине, она начала читать любимые отрыв­ки из «Евгения Онегина», а знала она почти весь роман наизусть и была прекрасным чтецом. Члены комиссии были приятно удивлены. Для проверки грамотности тут же в комитете наробразования Ане дали карандаш, так как своих принадлежностей для письма у нее не было. Когда она хотела его вернуть, один из членов комиссии, взглянув на ее руки, карандаш брезгливо оттолкнул: «Не надо, возь­ми его себе, ты погляди, какие у тебя руки!» И назидательно добавил: «Если Пушкина читаешь, за руками ухаживать надо». Его бы в Анину судьбу ухаживать за руками!

Через 6 месяцев 14-летняя девочка была направлена на работу учителем в глухое сибирское село Сорочий Лог. Там, на курсах, Аня вступила в комсомол. Союзный би­лет (погубернский) № 990 в фиолетовой обложке она храа до самой смерти. И, на мой взгляд, не только потому, что «комсомол» и «юность» для нее звучали идентично, но еще и потому, что тогда в комсомол вступали лучшие из лучших и стать комсомольцем было большой честью. В те годы Аня открывает для себя Шекспира и Блока, заново Толстого и Пушкина. И уже не просто красоту об­разов или картин, а красоту слога и слова. Споря с доче­рью, в одном из писем она напишет:«... почему ты называ­ешь это «красивостями»? Это не красивость, а красота слова. Русского слова... Ты знаешь, я еще в юности, когда училась, каждой прекрасно составленной фразой любова­лась, как модница бриллиантом. Ходила по улицам, и во мне пело: «Буря... мглою... небо... кроет». И удивлялась: как же 4 простыми словами можно составить красоту! И меня уже волновала не картина, стоящая за этими слова­ми, а именно их созвучие». Толстой, Пушкин, Шекспир— эти три великих литератора и были Богом Анны Николаев­ны всю жизнь. У них она училась, им молилась, с ними советовалась.

Проработав в Сорочьем Логу год, Аня возвращается в Средне-Краюшкино, где живут родители. В семье про­изошли изменения: старшая сестра Степанида вышла за­муж, а у Ани появились братья: в 1919 году Тимофей, а в 1924—Александр. Они были намного моложе сестер, и те их любили и как братьев, и как детей. Оба они погибли на фронтах Великой Отечественной — Тимофей пропал без вести, а Шура погиб в Прибалтике, награжден орденом Великой Отечественной войны I степени. Но это позже, а пока растет умный талантливый мальчик, гордость и ра­дость семьи, великолепный художник, его рисунки до сих пор хранятся в школьном музее Славы Средне-Краюшкинской (ныне Первомайской) школы.
В семье появляется достаток и возможность учить де­тей. И в 1924 году Аня уезжает в Барнаул, поступает в педа­гогический техникум, в 1928 году его заканчивает, а аттес­тат об окончании почему-то получает только через 10 лет, 11 августа 1938 года. В это время она уже была студенткой Барнаульского государственного учительского института, который закончила в 1939 году.

Во время учебы в техникуме Аня открывает для себя театр. Сама играет в любительских спектаклях в техникуме и все свои скудные средства тратит на билеты в театр.
В 1928 году, после окончания техникума, Аня воз­вращается в родное село учительствовать, но уже не роб­кой испуганной девчонкой, а зрелым, хорошо подготов­ленным специалистом, имея за плечами солидный багаж знаний и твердое убеждение, что только Доброта спасет мир. У нее была прекрасная дикция и артистический та­лант. Ее племянник Алексей Александрович Степанов, Зас­луженный работник культуры, руководитель Усманского народного хора, вспоминает: «Когда она выступала, зал замирал. У меня всегда было желание встать и слушать стоя. И если бы она сказала: «В бой!», все в едином порыве пошли бы, не задумываясь».

Полная сил, энергии и знаний, которые она стремится передать своим ученикам, молодая учительница начинает работать. В это же время Аня начинает вести дневник, за­писывает свои мысли и наблюдения. К этому периоду ее жизни относятся и первые публикации в краевой газете «Алтайская правда». Вот небольшая выдержка из ее статьи: «Я так пред­ставляю себе сельскую школу. Это красивое белое здание в центре села. Вокруг—школьный сад. С одной стороны — площадка для игр, отдыха и спорта. С другой—при­школьный опытный участок. Повсюду цветы, они — не только в саду, но и в классах, в учительской, в комнате от­дыха, в пионерской комнате, в коридорах. Цветы у нас— редкое явление. Обычно говорят: «пока еще не до цветов», а созвучно это: «пока еще не до детской души». А есть ли вообще на свете что-либо важнее детской души?.. Что в человеке самое главное? Ум? Честь? Совесть? Работоспо­собность? Талант? Мне кажется—доброе сердце, все пе­речисленное выше — порождение доброго сердца. Не мягкого, не ленивого, а воистину доброго! Только доброе сердце может почувствовать и увидеть в мире что-то та­кое, чего не видят глаза, не слышат уши. И все-таки Добра на свете больше». С такими взглядами и убеждениями мо­лодая учительница подошла к новому рубежу своей жиз­ни — она начинает работать над повестью «Алтайские робинзоны».

До 1936 года Анна Николаевна берется за перо с робо­стью, не веря в свои силы. Очень требовательная к себе, она не решается встать на одну доску с теми, кто был ее Богом. И, тем не менее, литература властно зовет ее. Днев­никовые записи тех лет — скорее рассказы и раздумья, чем хронология событий. Первый рассказ «Сорочий Лог» по­явился на страницах «Алтайской правды» в 1931 году. Тол­чком же для того, чтобы Анна Николаевна взялась за боль­шую литературную работу, послужила поездка на Алтай.

В 1936 году проходил краевой слет учителей-отлич­ников . Средне-Краюшкинская школа выдвинула делегатом на этот слет Киселеву. Она изумилась: «Какой же я учи­тель-отличник, когда у меня есть и двоечники, и троечни­ки? Я не могу ехать, я не заслужила». Убеждал ее в том, что она должна ехать, что она заслужила это право, заработала трудом и талантом, даже первый секретарь райкома Пер­гамент. На слет Анна Николаевна поехала, а закончился он походом на Алтай. Дивная дикая красота алтайских гор ошеломила ее. В своем дневнике Анна Николаевна напи­шет: «Я пережила Алтай. Красоту этих гор увидеть невоз­можно. Ее можно пережить сердцем, душой, всем суще­ством».
Вернувшись из поездки, Анна Николаевна начинает писать свою первую повесть. Возможно, она даже и не рассчитывала на публикацию, просто переносила пере­полнявшие ее впечатления на бумагу.
Дома к этому отнеслись с большой долей скептицизма. Правда, муж, Константин Александрович Ивашев, не воз­ражал, но только если творческая работа была не в ущерб семейным делам. Поэтому работать приходилось урывка­ми, повесть продвигалась медленно. Иногда десятки раз обдуманную главу некогда было записать. И работала Анна Николаевна в основном в школьной библиотеке до заня­тий. Школьные дела целиком поглощали внимание и вре­мя, после работы—семья. Поэтому вставать приходилось рано, она недосыпала, только чтобы возвратиться к своим героям.

Не только работа и быт отнимали силы и энергию. Из дневника Анны Николаевны: “Тяжелое время. Тяжесть и страх, казалось, разлиты были даже в воздухе. Брали людпреимущественно ночами. Занятия в школе начинались рано, затемно. Идешь селом, а оно вовсе не сонное, — настороженное, тихое. Приходишь в школу и даже спро­сить не решаешься, только глазами ищешь: кого же нет?»
Гораздо позже, в письме к своей подруге Ольге Ти­мофеевне Николаевой (она жила в Усмани), Анна Ни­колаевна напишет: «Что-то я засомневалась, милая Ольга Тимофеевна, в Вашем рассказе, что Вы уже тогда, в 37-м, прекрасно разобрались в том, кто такой Сталин, и помога­ли женам репрессированных в устройстве на работу. Хотя, конечно, Усмань и Алтай—два края земли. Разная инфор­мация, а, может быть, я глуповата была. Но я долго не мог­ла в Сталине разобраться. Интуитивно чувствовала, что в стране происходит что-то страшное, но со Сталиным это никак не связывала. По-разному думалось: и что враги народа распоясались, и что заграница лапу протянула. Но связать со своим правительством столько смертей, с пра­вительством, которое дало мне, девчонке из беднейшей крестьянской семьи, образование и право быть человеком, не могла. Первый раз шевельнулось сомнение, вернее, тень сомнения, когда арестовали секретаря крайкома партии Алтайского края Роберта Эйхе. Мы ведь с ним были лично знакомы, и я, и Константин Александрович. У Р. Рожде­ственского есть о нем стихотворение:
Он приезжал в морозы по-сибирски лютые,
Своей несокрушимостью недругов разя.
Не пахло иностранщиной, пахло революцией,
И были у революции добрые глаза.
Верно написано, таким его мы и помним. Константина Александровича тогда назначили директором МТС, рабо­та незнакомая, он растерялся. Эйхе его под держал, одоб­рил, объяснил и впоследствии не упускал из вида, поддерживал. Только потом, когда читала его предсмертные письма Сталину, в последнем из них он написал: «Очень больно умереть от руки той власти, которой отдана вся жизнь», я осознала ужас того времени полностью. Но это пос­ле XX партсъезда. Тогда я поня­ла, что сделал с делом Ленина этот вождь. И самая главная его «заслуга» перед страной в том, что он уничтожил Ленинскую партию, при Сталине произош­ло перерождение коммунисти­ческой партии, в нее налезла всякая сволочь. Не знаю, как Вы, а я не вижу пути вперед под их руководством. Может, я и пес­симистка.

Дела мои литературные идут из рук вон плохо, словно я в ка­менном мешке и тычусь в глу­хие стены». Письмо написано в 1970 году. Может быть, в 30-е годы у Анны Николаевны и не сложилось четкой картины про­исходящего, но в партию она вступать не стала.

Первое издание «Алтайских робинзонов» (1939 год) за­канчивается словами главных героев Шуры и Лени: «Спа­сибо товарищу Сталину». Но это не помешало Анне Нико­лаевне в 1937 году, одной из всех, вступиться за своего то­варища, директора детского дома Муранова. Детские дома тогда были без ограничения возраста, собирали всех без­домных, которые прошли жесточайшую школу жизни на дне человеческого общества.

Детдомовских классов боялись учителя, урок там был пыткой. С приходом Муранова все изменилось. Он сумел организовать и поставить дело так, что дети стали — деть­ми. Анна Николаевна называла его «вторым Макаренко». И вдруг — враг народа. И все молчаливо и покорно это приняли, только одна Анна Николаевна на собрании един­ственная проголосовала против признания Мурашова вра­гом народа. Ее арестовали. Но в ГБ продержали только двое суток. На все вопросы она отвечала: «Может, я глупа или слепа, но я не видела вражеской деятельности Муранова. Это человек высокой нравственности и эрудиции».
«Хотя, — признавалась она впоследствии дочери, — за две ночи в камере чего не передумаешь. Иногда и возника­ла мысль: «Неужели можно так маскироваться? Ведь сво­лочь видно невооруженным глазом. Но с другой стороны, что мы знаем о душе другого человека, когда подчас в сво­ей разобраться не можем?»

Анну Николаевну отпустили, а Муранова посадили. Во время хрущевской «оттепели» Киселева, уже прочитав опубликованные факты о сталинском терроре, по­знакомившись с творчеством Солженицына (среди пи­сателей его вещи ходили в рукописях), писала, осмысливая тот факт своей биографии: «Очевидно, и среди гебешников были порядочные люди».
Анне Николаевне пришлось еще раз столкнуться с КГБ и опять так же, по-порядочному. Поря­дочное отношение со стороны органов безопасности и непоря­дочное — со стороны коллег из Воронежского издательства. Вслед за Солженицыным и Дьяковым Киселева тоже спешит рассказать о тех тяжелых годах. Она пишет повесть «Тернистый путь» о реп­рессированных, которые были высланы к ним в Сибирь. Моск­вичи и ленинградцы, влившись в быт сибирского села, резко повы­сили его культурный потенциал. Алексей Степанов говорит: «Без них не было бы и меня, они при­вили мне любовь к песне, к музы­ке, заронили мечту о театре».

Оркестр народных инструмен­тов, драматический кружок, кото­рый брался даже за шекспировс­кие вещи — заслуга высланных. Для средне-краюшкинских жите­лей это было благо. Для самих репрессированных ссылка — боль и трагедия, тем более, что многие перед этим про­шли лагеря и тюрьмы.

Многие авторы писали о тяжелом труде на лесоповалах, вот и Муранов рассказывал, что их по 10 часов в день зас­тавляли копать траншеи на болоте, которые к утру затяги­вались без следа. Труд, дающий хоть какие-то плоды, все-таки труд, а работа, превращенная в издевательство над человеком, тяжелее и горше вдвойне.

Так вот, о судьбе этих репрессированных и была по­весть «Тернистый путь». Когда Анна Николаевна ее закон­чила, «оттепель» уже сменилась «заморозками», хотя на­писала она ее очень быстро, наболевшее давно просилось на бумагу. И ведь нашелся кто-то в издательстве, не вернул повесть с обычной рецензией «не тот профиль» или «все хорошо, но план уже сверстан», а не поленился, написал донос и рукопись приложил. На фоне всех рассказов о звер­ствах гебешников, когда человеку невозможно было дока­зать, что он не верблюд, странной выглядит эта история.

Анну Николаевну не вызвали в КГБ, не арестовали. Ге бешник сам приехал в Нижнедевицк, где она тогда жила. Поинтересовался биографией, внимательно посмотрел все документы, начиная с грамот и заканчивая удостоверени­ем депутата Верховного Совета, поговорил «за жизнь». Анна Николаевна терялась в догадках: «Кто? Зачем и поче­му?» И лишь в конце встречи он сказал: «Ваши коллеги, «инженеры человеческих душ», очевидно, очень хотели, чтобы с Вами случилось что-то плохое. Рукопись Вашей повести «Тернистый путь» у нас вместе с доносом. Вам я советую черновик уничтожить. И к коллегам присмотри­тесь, есть среди них черные люди». Кто же были эти «черные люди», мы не знаем до сих пор, пусть это останется на их совести.

Вернемся в тридцатые годы. Толстой, Пушкин, До­стоевский и — Сталин. Две правды, два мира, две нрав­ственности. А между ними—молодая учительница из глу­хого сибирского села, решающая, как жить. Тогда был сде­лан главный нравственный выбор: служить Добру, быть честной перед собой и перед людьми. Анна Николаевна с увлечением работает над «Ал­тайскими робинзонами». Два мальчика, Леня и Шура (про­тотипами стали ее брат Шура и его друг Леня), убегают в горы Алтая, чтобы найти месторождения полезных иско­паемых для блага людей. Добрые, целеустремленные, уме­ющие по-настоящему дружить — таковы герои повести.
Первым рецензентом «Алтайских робинзонов» был Афанасий Лазаревич Коптелов, его можно назвать крестным отцом писательницы. Будучи главным редактором Новоси­бирского книжного издательства, он почти без доработок и правок рекомендовал рукопись к печати, а молодого автора поддержал хорошим добрым письмом. Повесть получилась цельной, жизненной и интересной. В1939 году первая книга Киселевой Анны Николаевны «Алтайские робинзоны» уви­дела свет. Позже была трижды переиздана, после второго переиздания даже собирались по повести снять фильм.
Для Анны Николаевны, для всей семьи Киселевых — это был триумф, небывалый взлет, наверное, первый в ис­тории села. Девочка из бедной крестьянской семьи стано­вится писателем!
Что можно к этому добавить? Я эту книгу прочитала во втором классе. И несколько лет «Алтайские робинзоны» входили в число моих самых любимых произведений. Ска­зочный мир Алтайских гор звал еще и еще раз окунуться в свои тайны.

 ***
В год большой радости, когда вышла первая книга, Анна Николаевна видела сон. Ее сны удивительны, они сбыва­лись иногда через много лет в точности. А это был сон, предсказывавший всю ее творческую судьбу. Анна Нико­лаевна была атеисткой, точнее, она не верила в церковь и попов. Но верила в существование высшей силы, управля­ющей всеми процессами на Земле, мудрой, гуманной и могущественной.

...Она поднимается по крутому, каменистому склону горы, оскальзывается, падает, больно ушибается, но упрямо карабкается вверх, напрягая все силы. А на вершине—го­род дивной красоты. И все в ней ликует и замирает от счас­тья при виде этого города! Она бродит вокруг, через город­скую стену любуясь его красотой и величием. Но входа в этот город она так и не нашла, осталась за стеной и... про­снулась. О своей творческой судьбе Анна Николаевна гово­рила: «Я так и осталась на задворках литературы», хотя она и была членом Союза писателей СССР. Но это уже итог, а пока впереди трудный путь наверх: падать, карабкаться, ушибать­ся, но все-таки стремиться к вершине.

А тогда, в далеком 1939 году, у Анны Николаевны слов­но крылья выросли. Она с большой радостью берется за новое произведение, на этот раз это будет повесть о школе. Работает с упоением, хотя времени по-прежнему не хвата­ет. Семилетняя школа, в которой она работает, становится средней. Ив 1941 году Средне-Краюшкинская средняя школа делает свой первый выпуск десятиклассников, среди них —гордость школы, Александр Киселев, окончивший деся­тилетку с отличием, и классный руководитель у него — Анна Николаевна Киселева, а через месяц... Через месяц началась война. Из всего выпуска в живых осталось трое.
«Мальчишки, мальчишки, вы первыми кинулись в бой,
Мальчишки, мальчишки страну заслонили собой».
Когда Анна Николаевна впервые услышала эту песню по радио, она встала. Стояла, слушала и плакала, вспоми­ная погибших.

Начатую повесть пришлось отложить. Герои «Алтай­ских робинзонов», друзья Шура и Леня выросли. Мужа Анны Николаевны и брата Тимофея провожали сразу на фронт, прощание было тяжелым. Тем более, что 13 февра­ля 1941 года у Анны Николаевны родился первенец — сын Юрий, мальчику было всего полгода, когда отец ушел на войну.

А Шуру и Леню провожали в Новосибирск, учиться в танковом училище два года, поэтому прощались легко. Два года не получилось, все военные училища страны пере­шли на ускоренное обучение. Но тогда, знойной не по-сибирски осенью 1941 года, никто об этом не знал, верили, что война скоро кончится. Никто не предполагал, что она затянется на страшных 4 года. И что в ее огне сгорят самые лучшие, самые молодые, цвет и надежда нации. И останут­ся навеки двадцатилетними, а эти двое—еще и подростка­ми, добрыми чистыми, верными — в повести А. Киселе­вой «Алтайские робинзоны».

Военные годы даже далеко от фронта, в Сибири, были очень тяжелыми. Школа работала поддня, в одну смену. А остальное время и педагоги, и учащиеся трудились в кол­хозе. За это Анна Николаевна награждена 4 грамотами и медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Кроме того, была еще и семья, которая значитель­но увеличилась — из Бийска переехала в деревню свек­ровь Анны Николаевны с дочерью и ее детьми. Жизнь в городе стала очень голодной, а у Киселевых было хозяй­ство, огород. В колхозе работали дотемна, на хозяйство ос­тавалась только ночь. А еще нужно было заготовить дрова на долгую и холодную сибирскую зиму. Т опили только дро­вами, заготавливали их вручную и таскали из леса на себе, ведь лошадей забрали для нужд фронта. Помощи от новых едоков было немного.

Муж Анны Николаевны, Константин Александрович Ивашев, был родом из дворянской семьи.

До войны невестку новые родственники не признавали. «Голытьба», — обронила свекровь, познакомившись с Анной Николаевной, и больше к ней не обращалась вовсе, подчеркнуто разговаривая только с сыном, хотя имуще­ственное положение практически не отличалось. Но война заставила потомственную дворянку Александрову пере­ехать в село к невестке, чтобы пережить тяжелые времена.

Несмотря на все трудности, Анна Николаевна пишет повесть «В глубоком тылу», я нашла эту вещь в архиве. Сама она, давая интервью корреспонденту «Учительской газеты» В. Жердеву, свою военную литературную деятель­ность оценила так: «В годы войны работала над произ­ведением, в котором пыталась показать героизм советских людей на фронте. О тыле, о себе мы просто тогда не дума­ ли, все мысли и чувства были там, на полях сра­жений. Очень хотелось помочь народу в его ве­ликой борьбе. Но я взяла для себя непосильную задачу. Живя в тылу, я не имела нужного матери­ала, а потому ничего, заслуживающего внима­ния читатедей, не напи­сала».

О повести «В глубо­ком тылу» она и не вспомнила. Повесть по­свящается тем, кто ждет, и зачастую не дожидается. Когда пришла похоронка на Шуру, сестры спрятали ее от матери, надеясь на «вдруг». Мария Николаевна написа­ла потом в письме: «Аня так тосковала, что иногда выходи­ла ночью на дорогу и молила бога: «Господи! Хоть бы мер­твым ты его показал, хоть на одну минуточку увидеть!».

Задолго до начала войны Анна Николаевна видела сон, который рассказала всем, недоумевая, что же он значит. Солнечный сияющий день, они идут с Шурой берегом моря (кстати, море она так и не увидела). Море сверкает. И вдруг надвигается туча, все куда-то бегут, и в кутерьме она теряет брата. Вместе с другими Аня забегает в какой-то дом. Дверь никак не закрывается, ее захлопывают общими усилиями, туча и водяной вал разбились об этот дом, отка­тились назад и снова светит солнце. Тогда она начинает везде искать брата и находит его в виде маленькой куклы, одетой в белую рубашку и черный костюм.

...После войны Анна Николаевна, не веря в смерть бра, пишет во все инстанции. И, наконец, из части, где он воевал, ей прислали орден Великой Отечественной войны I степени, письма родных, которые Шура хранил, и среди них его выпускная фотография, где он стоит в черном кос­тюме и белой рубашке. Но, как бы там ни было, война кончилась и жизнь про­должалась. Была и радость — муж и отец вернулись с вой­ны живыми.

15 августа 1947 года министр просвещения РСФСР А. Салатников награждает Анну Николаевну Почетной грамо­той Заслуженного учителя школы РСФСР: «Поздравляю Вас с успешным завершением учебного года. В этом году Вы добились отличных результатов в воспитании учащихся. Сердечно благодарю Вас за достигнутые успехи и награж­даю Вас денежной премией в сумме 1500 рублей. Желаю Вам дальнейшей плодотворной работы на благо нашей ве­ликой социалистической Родины». В том же 1947 году Анну Николаевну выдвигают канди­датом в депутаты Верховного Совета РСФСР по Тальменскому избирательному округу. Выдвигают за са­моотверженный труд, за ум, за талант, за совесть.

Вот письмо ученицы Анны Николаевны, Марии Во­робьевой, присланное из Берлина: «Милая, родная Анна Николаевна! Здесь, на далекой чужбине, мы, русские, с особой силой понимаем, как неоценимо дорога для нас наша Родина, наша Россия. Анна Николаевна! Может быть, мое письмо покажется Вам неожиданным и не­нужным, но я решила написать его Вам пото­му, что Вы первая учили меня сознательно лю­бить нашу страну. Сейчас я поняла, что Вы не только литерату­ре нас учили. Вы учили нас и другому, более важному. Вы учили нас жить».

С получением высо­кого звания Анну Нико­лаевну поздравляли близкие, знакомые, друзья. Не забывали ее и ученики. «Много­уважаемая Анна Николаевна! Вчера по радио я узнал о том, что Вы выдвинуты кандидатом в депутаты Верховно­го Совета РСФСР. От всей души поздравляю Вас и желаю много счастья и успехов в Вашей работе на поприще педа­гога, писателя и народного посланца в социалистический парламент нашей Родины. С комсомольским приветом Матвей Еренбург—один из бывших учеников Краюшкинской средней школы. 13.1.1947 г.».

Депутатство приносит новые заботы и хлопоты. Де­путатам очень верили, шли к своему избраннику со всеми своими бедами и тревогами. Двери дома Киселевых были открыты и рано утром, и поздно вечером, постоянно при­ходили чужие люди, и всем Анна Николаевна старалась помочь.

 Продолжение